— Матильда… — горячечно прошептал он, покрывая мои пальцы поцелуями, — прости, милая Матильда! — он задохнулся и стиснул мою руку изо всех сил.

Меня будто хлыстом огрели. Дернув что было мочи, я наконец вырвала руку и отпрянула от кровати. Едва я это сделала, он уже снова забылся в бреду и откинулся на подушки. Мои пальцы горели — там, где он оставил на них красные следы. Но эта боль меня сейчас мало волновала. Хуже всего было внутри, на душе. Голова шла кругом. Ещё ни разу до этого он не называл Матильду по имени — именовал не иначе как «мисс Лежер».

Всё внутри похолодело от страшной догадки. Из глаз брызнули слезы, когда я поняла, что едва не поверила ему, едва не поверила, что он не имеет отношения к её исчезновению! Горло разрывалось от застрявшего в нём комка, я задыхалась и всё никак не могла вздохнуть. Попятившись, я выскочила из комнаты, даже не потрудившись прикрыть за собой дверь.

Очутившись у себя, я заперлась на ключ, бросилась на кровать и разразилась рыданиями. Всё это было для меня чересчур: я уже ничего не понимала. Не понимала, что правда, а что всего лишь плод моего воображения, кому можно доверять, а кто, не задумываясь, всадит мне нож в спину. Как быть, если повсюду только ложь? Я перебирала в уме всех, кого здесь знала, и теперь другими глазами смотрела на каждого из них. Так понравившийся мне мистер Хэлси… значит, он его прикрывает? Низкий лжец! А мистер Бернис — такой, кажется, убьёт за нарушение правил приличия. Вилмот, Беула, Нора, Иветта и даже Симона — все их лица хороводом кружили передо мной, и я с выжигающей всё внутри горечью понимала, что зло может прятаться в любом из них. Но как его распознать? Неужели лишь тогда, когда уже ничего нельзя сделать?

Такие думы одолевали меня, и я не могла с собой совладать. Через какое-то время — наверное, прошло уже несколько часов, потому что на улице начало смеркаться, — во дворе послышались шум и голоса. Я поняла, что это уезжает инспектор. Но не стала даже подходить к окну, чтобы проводить его взглядом. В ту минуту я испытывала отвращение ко всем и вся. Хотелось сжаться в комочек и никого не видеть до скончания времён. Проще никогда больше ни с кем не общаться, чтобы не разочаровываться. Или, может, лучше делать, как Мэтти, — всех любить и всем доверять? И тогда не будет горечи… только неожиданный конец.

Я провела в постели остаток дня. Физически я была здорова, но морально истощена. Ко мне несколько раз стучались: Беула и Нора приносили еду. Но я просила оставить всё у двери. Зачем я это говорила? Даже не знаю. Просто надо было что-то им отвечать. Я так и лежала в постели, укутавшись в одеяло и глядя в огонь. Почему в эти оранжевые языки можно смотреть вечно и не надоедает? Такие красивые издали и смертельно опасные, стоит подойти ближе.

Потом стемнело, на небе показалась луна и высыпали звезды. Наверное, есть в них что-то мистическое, не зря же небесным светилам посвящено столько баллад, сказаний и легенд. Вот и на меня их появление оказало целебное воздействие: моя боль незаметно притупилась об их свечение. Разве можно долго предаваться скорби, когда мир полон красоты?

Мне всегда была ближе ночь, чем день. Я откинула одеяло, подошла к окну и пошире распахнула шторы. Заметив во дворе чей-то силуэт, я пригляделась и узнала Ваухана. Он сумел пробраться через ограду. Но сейчас мне не хотелось говорить даже с ним. Я спряталась сбоку, чтобы он меня не увидел. Какое-то время я постояла, глядя на луну и представляя, что это такая огромная серёжка, выпавшая из уха ночной богини, или кусок небесного сыра, или самый большой на свете светлячок. А потом в мои лиричные думы вмешалось прозаическое урчание в животе.

Прислушавшись, не доносится ли снаружи каких-то звуков, я приоткрыла дверь и нащупала в темноте поднос. Порадовавшись, что не просила унести еду, я схватила его и снова закрылась в комнате. Всё остыло: суп подернулся пленкой, а сморщенный горошек напоминал пуговицы. Зато оставался чудесный кусок пудинга с изюмом и черной смородиной — из-за них он и получил название «крапчатый Дик», а в этих краях его ещё называли «пятнистая собака». Вот остывшее какао меня огорчило. Но всего на минутку, а потом я сообразила, как можно исправить ситуацию. Порывшись у себя в ящике, я выудила дорожную жестяную кружку, перелила в неё напиток и поставила на угли.

Дожидаясь, пока он согреется, я уютно устроилась на коврике перед камином, подтянула к себе тарелку и отщипнула кусочек пудинга. Его смешное название напомнило мне об ушастой собачке, которая уже несколько дней меня не навещала. По портрету графа я догадывалась, что с ней не всё чисто, но понять, что именно, пока не удавалось. Как бы то ни было (и невзирая на нежелание видеть кого бы то ни было до скончания времён, высказанное всего пару часов назад), мне сейчас хотелось, чтобы под боком оказалось живое существо.

Когда на поверхности напитка показались пузырьки, а по воздуху поплыл пьянящий аромат шоколада, я поднялась, чтобы взять с комода полотенце — теперь предстояло снова перелить какао в чашку и при этом не обжечься. Повернувшись обратно, я застыла с раскрытым ртом и выронила полотенце. Коврика перед камином больше не было. Зато там сидел уже знакомый мне песик, поводя ушами-ракушками. Поприветствовав меня звонким троекратным «гав», он подбежал и уткнулся мне в ноги. И до меня наконец дошло: зажившие царапины графа, карандаш, изгладившийся из памяти портрет — по отдельности эти случаи вызывали недоумение, но все вместе складывались во вполне ясную картину. Масштаб открытия оказался куда больше, чем я предполагала.

Немного постояв, я нагнулась и дрожащими пальцами провела между ушами щенка. Он не отшатнулся, а радостно обнюхал мою руку. Тогда я уже смелее погладила его. Поразительно: искристая мягкая шерстка, которую я чувствую под пальцами, смешное сопение, подергивающиеся лапки. Всё это казалось таким живым…

Раздавшееся шипение привело меня в чувство. Мелкие пузырьки превратились в бушующий сладкий шторм, оставлявший на стенках коричневые потёки. Подхватив полотенце, я бросилась спасать какао. Я успела вытащить кружку прежде, чем оставшаяся половина испарилась на горячих углях. Перелив всё, что было, в чашку, я снова устроилась перед огнём, отломила кусочек пудинга и поманила щенка. Он послушно просеменил ко мне и слизнул шершавым языком угощение — будто мокрой щеткой провёл.

— Ну, что мне с тобой делать? — поинтересовалась я, но спросить это строго не получилось. В конце концов, его вины тут не было. — Глядя на то, как он расправляется с десертом, я рассеянно поглаживала его и рассуждала вслух.

— Добро ведь всегда побеждает? — уточнила я, прихлебывая какао. Он поднял голову, согласно тявкнул и вернулся к трапезе. — А мы ведь добро? То есть мы всего-то и хотим, что найти Матильду, и никому не желаем зла.

Снова согласное урчание. Я кивнула и, подбодренная, продолжила:

— А это значит, что нельзя падать духом. Нужно набраться терпения и помнить, что ничего не потеряно, пока не потеряна жизнь.

Не знаю, могут ли слезы прочищать голову, но вот невыплаканные слезы точно её забивают. Вдоволь наплакавшись, я теперь снова могла мыслить ясно. При ближайшем рассмотрении всё оказалось не столь ужасно. Произошедшее было лишь остановкой на моём пути, но никак не его прекращением.

Поделившись с щенком своими опасениями и намеченным планом, я залила угли в камине и вернулась в постель. Впервые со времени своего приезда, я раскрыла недочитанный томик, устроилась поудобнее и с наслаждением погрузилась в ужасные приключения леди Кастеллы Виктим, насильно выданной замуж за горбатого старика, который, как оказалось, прятал её настоящего супруга в подвале, выдавая себя за него. В тот момент, когда юноша рыдал на руках своей спасительницы и клялся ей в вечной любви (мерзкий горбун в это время летел с самого высокого этажа Башни теней), я заснула с блаженной улыбкой на лице.

Услышав наутро стук в дверь, я решила, что снова проспала. Поспешно воткнув последние невидимки в прическу, я метнулась к двери.