Никакого отношения к гнездам шалаш не имеет. Это место тока и спаривания. Самка-шалашник время от времени прилетает к домику взглянуть, как идут строительные работы и какие драгоценности припас для нее жених. Затем, когда подходит срок выбрать суженого, она забирается в приглянувшуюся ей траншею, где и происходит спаривание. Яйца она откладывает и высиживает птенцов в гнезде, расположенном иногда довольно далеко от загородного «коттеджа».

Родственников шалашника — райских птиц, — обитающих дальше к северу, на Новой Гвинее, природа одарила сказочной внешностью: красивейшие длинные перья тянутся у них шлейфом, расходятся вокруг шеи. Рядом с этими красавцами шалашник выглядит непритязательно. Размером и формой тела он напоминает скорее крупного дрозда, перья у него серовато-коричневые, только на загривке выделяется маленький розовый хохолок. Райские птицы привлекают подруг, распуская в танце свои роскошные одеяния. А неказистым шалашникам приходится компенсировать заурядную внешность блестящими драгоценностями, которые они собирают для невест в окружающей пустыне.

Владелец обнаруженного нами загородного домика, видимо, отлучился, но я знал, как заставить его вернуться. Отойдя метров на десять, мы спрятались за большим камнем и установили камеру. Я оборвал на соседнем кусте бобовника горсть ярко-красных семян и разбросал их между раковинами. Путь минут спустя из-за скалы послышалось гневное щебетание. Подлетев к домику, птичка вне себя от ярости запрыгала возле сокровищ, подбирая нарушивший цветовое единство мусор и возмущенно выбрасывая его вон. Семена отлетали на метр от сокровищницы. Шалашник рьяно трудился до тех пор, пока наконец не навел идеальный порядок; коллекция вновь стала безукоризненной, никакой посторонний омерзительный цвет не нарушал ослепительной белизны «приданого». Птичка так была поглощена работой, что не заметила киногруппы. Мы снимали ее не таясь.

Земля вокруг Айерс-Рока на редкость сурова. Путешествующему в машине она может даже показаться красивой, если его не мучит голод и жажда. Здесь есть чем полюбоваться: стройные эвкалипты с элегантной кроной, красноватые песчаные дюны и бело-желтые цветы, вырастающие словно по волшебству после короткого дождя. Но для одинокого путника это ад; ему не найти тут ни воды, ни пищи. Лепестки цветов сухи, как бумага, и ветер почти сразу уносит их прочь, оголяя красную, выжженную землю. Крохотные листочки деревьев не дают никакой тени. По равнине то и дело проносятся густые клубы пыли — торнадо в миниатюре. — сметая на пути пучки высохшей, колючей травы. Солнце палит так свирепо, что крошит гранит, превращая камни в песок, В тени Айерс-Рока температура достигает в полдень 67 °C; на солнце термометр показал однажды 78,5 °C и, не выдержав, лопнул.

Все живое жмется к скале. Ветер и песок выбили в ее основании глубокие складки, где можно найти спасительную тень. Во время редких дождей вода, скапливаясь на гигантской поверхности монолита, стекает вниз по вертикальным «морщинам», наполняя огромную, почти никогда не пересыхающую лужу у подножия горы. На рассвете и под вечер к этому живительному источнику приходят кенгуру, эму и бандикуты. Только Айерс-Рок способен дать человеку приют, воду и пищу.

Неудивительно, что скала, видная отовсюду за много миль, играла важнейшую роль в жизни аборигенов. Для них это было священное место, центр мироздания, райские кущи, откуда вышли духи предков. Каждый рубец, каждая трещина и расселина связаны с каким-либо эпизодом мифа о сотворении мира. Так, на одной стороне скалы имеется ущелье, которое, по преданию, служило ареной битвы между племенем ядовитой змеи и их родичами из племени безвредной змеи. Вождь ядовитых змей был убит, а тело его превратилось в огромную глыбу, откатившуюся к подножию Рока. На отвесных стенах ущелья сохранились черные пятна от крови раненных в сражении, а чуть выше — вмятины от вонзавшихся в камень копий. На другой стороне скалы поверхность кое-где разъедена; это места, где некогда кенгуровые крысы готовились к корробори; они плясали вокруг шестидесятиметрового священного столба, который и поныне возвышается рядом с монолитом.

Для аборигенов Рок был священным храмом. Они украшали его стены рисунками, но за долгие годы краску смыло водой, а сами аборигены исчезли. Людей, способных выжить в этом безжалостном крае, следовало искать в другом месте.

На запад от Алис-Спрингса, вдоль тропика Козерога, тянется горячая пустыня; многие обожглись, пытаясь одолеть ее. Пустыня мучила жаждой, палила кожу, калечила их лошадей, обманывала миражами и выбрасывала назад полуслепыми и еле живыми от изнурения.

Нас привело туда желание познакомиться с местными аборигенами. Эти люди досконально изучили каждый камень, каждую травинку и повадки каждого животного пустыни; в результате им удается выжить там, где случайный человек умирает в считанные дни. Большинство племен, населявших этот край пятьдесят лет назад, теперь покинули его и перебрались поближе к белым — батраками на фермы или чернорабочими в маленькие города. Некоторые исчезли совсем. И лишь единственное племя — вальбири — упрямо отвергает попытки изменить его жизнь, по-прежнему цепляясь за выжженную и безжалостную землю своих предков.

Первым из европейцев увидел вальбири Джон Макдоуэлл Стюарт в 1862 году. Это была его шестая и на сей раз удачная попытка пересечь континент в меридиональном направлении. Вальбири отнеслись к нему настороженно; Стюарт, со своей стороны, проявил дружелюбие, стараясь ничем не обидеть их. Это был человек замечательных душевных качеств, к тому же за годы странствий он научился находить общий язык с аборигенами.

До конца прошлого века мало кто осмеливался ступить на их территорию. К этому времени иссякло одно из крупнейших золотых месторождений — у Холз-Крика, на западе Австралии, и старатели двинулись на поиски новых россыпей. Кое-кто наталкивался на золото у западной границы территории вальбири. В те же годы на севере их территории, где больше воды и земля не такая бесплодная, первые фермеры-овцеводы начали заводить огромные хозяйства. Телеграф почти не задел вальбири, пройдя по восточной окраине их владений, а многочисленные поселки, выраставшие по пути линии, словно воткнутые в грядку саженцы, не оказали на аборигенов практически никакого влияния.

Те из вальбири, кто хотел получить от белых людей топоры, ножи и одеяла (эти предметы представляли особую ценность), нанимались в помощники к изыскателям или фермерам. Но вальбири оставались независимыми от своих временных хозяев и, заработав достаточно денег, чтобы купить нужные вещи, уходили назад, в пустыню. Так же они поступали, если им не нравился белый хозяин. За вальбири укрепилась репутация людей своенравных и опасных. Следует отметить, однако, что характеристика исходила подчас от людей, смотревших на аборигенов как на досадную помеху в попытках вырвать у пустыни скрытые богатства.

Так продолжалось’до 1924 года, когда на Северную территорию обрушилась самая страшная в ее истории засуха. Колодцы, где даже в самое жаркое время года сохранялись остатки мутной зеленоватой воды, высохли. Кенгуру, поссумы и бандикуты, которыми питались аборигены, исчезли. К концу года вальбири не выдержали. Многие погибли в пустыне. Оставшиеся, измученные голодом, побрели за помощью в поселения белых, осевших на границе их земель.

Засуха продолжалась еще четыре года. Однажды группа вальбири, доведенных до отчаяния голодом, наткнулась у источника на старика золотоискателя. Вальбири хотели выменять у него еду. Тот отказался. Тогда они убили его и взяли его запасы. В отместку полицейские отправились верхом по следам вальбири и, подъехав к становищу, застрелили семнадцать человек. Ни один из этих аборигенов не принимал участия в убийстве белого старателя. Но это не имело значения. Никто и не думал разбираться: чернокожим надо было преподать хороший урок.

Когда закончилась пятилетняя засуха, часть вальбири осталась работать на рудниках и скотоводческих фермах, но большинство, памятуя мстительную жестокость белых, вернулось в пустыню.