И пусть я реагирую на происходящее как на своеобразное лечение от смертельного вируса, чье имя и без того понятно. То Кириллушка у нас дорвался. Не зря, скотина, ждал столько лет. Не зря.

И вот так и проходит половина ночи. Укуренные, мы трахаемся как студенты после попойки. В ванной, расплескав воду. И до коликов в животе, оглушая друг друга истерическим смехом, глядя, как плавает вязкая сперма возле пены. Потому что младший не дебил, ему и без напоминаний ясно, куда и что надо спускать.

Потом мы развлекаемся в зале, перепробовав энное количество поз. Везде, кроме комнаты ребенка и моей. Даже чертово клише — кухонный стол — таки опробовано. И все болит. Без шуток. Мышцы. Ноги. Руки. Шея. Я сорвала голос, расцарапала к херам всего Кирилла. Прокусила ему руку до крови и плечо. Обсосала до красноты губы. И, в общем, мы оба как маньяки, ей-богу. Потому что это разовая акция. С разными у каждого целями. Он берет все, что дают. Я методично довожу до логичного завершения начатое. С присущим мне упорством. Подойдя с толком и чувством.

Говорят, месть холодной подают. Моя же получилась испепеляюще-горячей. Как адово пекло. Она плавит, словно чертова лава, оставляя ожоги на душе. Как бы там ни было, что сделано, то сделано. Посеяно. Скоро буду пожинать плоды.

И вот теперь, лежа в постели, ленясь даже шелохнуть пальцем, в гордом одиночестве, пялюсь на звездные стены. Сказки у взрослых НЕ БЫВАЕТ. Понимаете? Есть только сука-реальность. Вот такая блевотная и уродливая. Когда одни предают других. Другие в ответ мстят и ломают что-то у себя внутри, точнее доламывают. Косячат. Импульсивничают. Мучаются. Не бывает ничего просто так. Как и не дается все и сразу. Увы.

И я забуду его. Наверное. Когда-то, возможно, забуду. А пока буду жить с чувством, что на мне тонна грязи. И умерла в конвульсиях совесть. Жить ради сына. Только лишь ради него и стоит. Больше причин не осталось. Ничего, кроме него, не осталось…

Говорят, главное — начать, а дальше — легче. Неправда.

Проходит почти две недели, а внутри пусто и дико. Порой мне кажется, что мое сердце перестало биться с уходом Леши. Но нет же, лупит в ребра сраный мотор и ноет. Ноет и ноет. Бесит. Мысли околоалексеевские кружат ненавязчиво. То старший, то младший, который пропал, как штаны с забора, стоило ему уйти после той сумасшедшей ночи. Таки да, таки комбо я выбила. Один поступок — и минус два брата. Потому что я уверена в осведомленности бывшего мужа. Но ведь ему теперь все равно, да? Он явно обхаживает лучащуюся от триумфа жену и методично вытрахивает мысли обо мне с помощью ее тела.

А мне только и остается, что избегать разговора об отце с ребенком. Терпеть обиды и капризы. Спускать многое с рук и ждать, когда все снова войдет в прежнюю колею. Должно ведь? Дерьмо же не может быть постоянным, просто обязаны вслед за говно-периодами идти светлые моменты. Чтобы дышать стало полегче. Временная передышка. Обязаны ведь, да?

В последнее время мало работаю. Все валится из рук, и собраться с каждым днем становится сложнее. Сестра молча покачивает головой, но не осуждает. Ей я рассказала ВСЕ, практически в мелких подробностях. Но в ответ она сказала только, что каждый справляется с предательством и болью по-своему. Кто-то пьет. Кто-то колется. Кто-то лезет в драки и ловко балансирует на грани жизни и смерти, упиваясь адреналином. А кто-то, как я, использует запрещенный с кем-либо секс или переступает непозволительную ранее черту. Ломает и добивает. Лиза не знает и не уверена, как правильно и абсолютно верно в таких случаях поступать. Она просто сказала, что если мне от этого стало легче, значит, не зря.

Не зря ведь?

Только моя уверенность начинает покрываться мелкими трещинами, когда спустя ровнешенько две недели после нашего последнего разговора я вижу Лешу на пороге своей квартиры. И сердце подскакивает к горлу, комом застревая. Во рту пересыхает и грудину почти рвет от напряжения. Не понимаю причину его появления. Не знаю, чего ожидать. Осознаю лишь то, что я все еще не излечилась до конца, хоть и притупилось все знатно. И равнодушие на лице — не маска.

— Впустишь?

— Твоя ведь квартира, — пожимаю плечами и направляюсь на кухню. Я девочка вежливая, да и кофе мне не жалко. Ставлю турку на плиту, мерно помешиваю. Молчу. Он пришел. Значит, ему есть что сказать.

— Как Илья? — Нейтральная тема. Только я слышу каждую гнусную вибрацию в его голосе. И если внешне он само спокойствие, предшествующие бедствию симптомы налицо. Интонация, побелевшие в напряжении пальцы и темнеющие глаза. Причем явно не от страсти.

— Думаю, хорошо, но ты мог позвонить и спросить у него сам. Верно? — Наливаю в белоснежную чашку горячий напиток. Ставлю перед ним и запрыгиваю жопой на подоконник, распахиваю окошко, подставляя лицо яркому солнцу. Закуриваю. Ребенок еще в саду, квартира успеет проветриться. Так что… А мнение Леши уже не волнует. Совсем.

Задумчиво пьет. Не знает с чего начать? Или пришел импульсивно, не успев набросать по-быстрому план действий?

— Мы с Кириллом разговаривали по душам, если это можно так назвать. И я вот спросить хотел, ты правда думала, что мой родной брат скроет подобное от меня? — Риторический вопрос вроде как. Молчу. — Мы можем с ним ссориться, подолгу игнорировать друг друга, что-то скрывать, но, несмотря ни на что и ни на кого, наша связь никогда не оборвется. Он мой брат. Младший. Я растил его. Помогал ему. Вытаскивал из заварушек и прочего дерьма. Неужели ты думала, что я ничего не узнаю? — Децибелы растут. Глаза шальные, даже бешеные. Лицо становится острее, губы сжимаются плотнее. Выдержка на исходе. Прекрасно. Неравнодушие во всей красе. И что теперь?

— И что? — Расплываюсь в противной ухмылке, под стать тому тошнотворному дерьму, что внутри сейчас. Вот они, плоды, самое время пожинать. Долго же они росли, целых две недели семена думали: подняться над хорошо удобренной землей или нет? Поднялись-таки. Что же…

— Ты и он. Вы… какого хера, Лина? — Вскакивает. Опять садится. Упирает локти в колени и запускает пальцы в волосы. Больно? Что же. Соболезную.

— Двадцатисантиметрового, если не подводит память. — Терять в любом случае некого и нечего. Унижаться и затапливать себя виной или сожалением не собираюсь. На боль я отныне отвечаю болью. Жестко. Но жизненно. Меня уже успели поиметь и не единожды. Моя как бы очередь.

— Это мерзко. — Кривится, мог бы сплюнуть — сплюнул бы. — Не успел я уйти из квартиры, как ты оказалась на его члене. Вообще ничего святого в тебе нет? Неужели спустя годы ты превратилась в бессовестную и беспринципную шлюху? Ему позволительно. Его соблазнили. Да и хотел он слишком давно оказаться в твоем блядском теле. Но ты? Шептать мне, как сильно любишь, чтобы на следующий день уже раздвинуть ноги и не перед кем-то, а перед моим братом, мать твою!

Закипаю. На медленном огне, но закипаю. Да какое он имеет право приходить и отчитывать меня, будто ему это позволено?! Кто он такой, чтобы врываться и оскорблять, унижать и травмировать меня?!

— Чего? — Сдерживаться нет сил. Никаких. Все давно морально внутри надорвано. Им же, сука. — И это говоришь мне ты? Совести хватило? Ты сволочь, блять, Алексеев. Жил со мной несколько недель, чтобы потом прийти и разрушить ВСЕ, окончательно и бесповоротно. САМ!!! Ты ложился со своей женой. Ты не думал в эти моменты о том, что могут быть последствия, равно как и кончал в меня. Бездумно! Да ты своими же руками мог разрушить столько жизней. — Голосовые связки надрываются. Хочется просто выплюнуть все изнутри. Чтобы не жгло. И не отравляло. — Тебе просто повезло, что я не беременна. Просто пронесло, понимаешь? Иначе что бы ты, сука эгоистичная, сделал тогда, а? Если бы мы обе одновременно оказались в положении? Что?! Запихнул бы на одну жилплощадь или составил бы расписание? А может, с помощью детской считалочки решил бы, кто идет с тобой под венец, а кто делает аборт? Ты вообще своей долбаной тридцативосьмилетней башкой думаешь? Или разучился? Маразм? Склероз? Или ты всегда был таким печальным долбоебом? — Отворачиваюсь. Закуриваю. Выдыхаю в окно едкий дым. Снова затягиваюсь. Не успокаивает. И вроде должно легчать, все же с нарыва содрала кожицу и пустила гной, скопившийся. Но отчего-то больно. Мерзко. Противно и гадко. Так гадко, что описать словами не могу.