Но орнитолог вернулся. Он дважды прошел этот путь и вылез на берег мокрый, держа в руках свернутую штормовку. Затем началось странное.

Орнитолог вошел в дом с пучком водорослей и банкой в руках. Поливая водой из банки, тщательно вымыл плиту. Потом принес сухих веток и, наломав их об колено, разжег огонь. Виктор, лежа на кровати, с удивлением наблюдал за этими действиями, закрывая глаза, когда орнитолог поворачивался к нему.

Плита нагрелась. Орнитолог развернул штормовку и достал два крупных гагачьих яйца. Он вылил яйца на плиту. Запах еды, смешавшись с запахом дыма, заполнил комнату. Виктор до боли прикусил губу.

— Иди ешь, — позвал орнитолог.

Виктор не пошевелился.

— Я ведь вижу, что ты не спишь.

— Не буду, — сказал Виктор, не открывая глаз.

Орнитолог снял с плиты запекшийся неровный блин с двумя желтыми кружками и положил его на стол.

— Ешь, — сказал он устало и, тяжело ступая, вышел из комнаты.

Виктор поднялся с кровати, заглянул в окно. Орнитолог, прямой и тощий, стоял на берегу и смотрел в море.

Рука Виктора протянулась к яичнице. Он отломил сбоку кусочек хрустящей прозрачной пленки, положил его в рот и ощутил невыносимо сладкий привкус горелого. Презирая самого себя, но не в силах сдержаться, он разрезал подгоревший блин на две части и съел большую, посыпав ее крупной солью.

Затем он лег на кровать и уснул.

Ему снилась волна, которая вышла из моря и гналась за ним по земле, вырастая все выше. Виктор бежал вдоль какой-то улицы, где стояли дома с заколоченными дверями и окнами. Он стучал в двери, но никто не отзывался. Волна настигала его, и Виктор плакал во сне.

Ночью его разбудил орнитолог.

Море было спокойно, и через полтора часа они подошли к базе.

Навстречу им вышел заспанный наблюдатель.

— На кордоне отсиживались? — спросил он, позевывая.

— На кордоне, — ответил орнитолог.

— Я так и думал. Есть хотите?

— Накорми мальчика. Только много не давай, — он не ел двое суток.

— Ну? — удивился наблюдатель. — И как? Ничего?

— Ничего, — сказал орнитолог.

— Герой, — ухмыльнулся наблюдатель.

— Займись делом, — сухо сказал орнитолог.

Наевшись, Виктор отправился в комнату, отведенную ребятам. Все так же, на мешках, постланных на полу, спали четверо. Наверное, они очень устали. Ни один из них не пошевелился. Виктор залез в свой мешок и долго лежал с открытыми глазами. В голове у него все еще шумело море.

За дощатой перегородкой звякнула тарелка, и чей-то голос, наверное, наблюдателя, прошептал:

— Юннатов завтра отправляем… А как твой-то держался, ничего? Трудновато ведь мальцу двое суток…

— Он не малец, — сказал орнитолог. — Вот что… у нас, кажется, есть место лаборанта? Я займу его до сентября.

— Для него?

— Да.

— Такого пацана!.. Вы же студентке отказали!

— Он не пацан, — сказал орнитолог. — Я возьму его. Если… если, конечно, он согласится.

Виктор приподнялся и сел, прислонившись спиной к стене. Он сидел долго, пока не утихли за перегородкой двое.

На полу дружно сопели ребята. Виктор лег на живот и потянул одного из них за ногу.

— Вовка, — прошептал он. — Вовка, слушай, чего скажу…

Вовка поднял голову, посмотрел на Виктора оловянными глазами и снова уткнулся в подушку.

Виктор легонько щелкнул его по затылку и вышел на крыльцо.

Спать ему не хотелось.

Павлика разбудил здоровенный желтый шмель. Он летал у окна и противно зудел, стукаясь о стекло. Павлик слез с кровати, подошел к окну и толкнул створки. Мягко зашлепали по стеклу листья; прохладная ветка сирени влезла в комнату, стряхнув на подоконник несколько капель. Шмель свечкой взвился вверх, вспыхнул под солнцем золотой бусиной и исчез.

— Вот так шмель! — сказал сам себе Павлик.

Заранее морщась, он подошел к рукомойнику, поддал носик ладонью и потер лоб и одну щеку.

Ходики на стене показывали девять часов.

— Вот так часики! — сказал Павлик.

В соседней комнате распластались по полу солнечные квадраты. С удовольствием ступая по горячему полу босыми ногами, Павлик подошел к столу. Сдернув газету, прикрывавшую еду, он взял кринку с молоком и пил, пока не захватило дух. Потом очистил яйцо, съел его без хлеба и важно подумал, что сегодня он, если захочет, то может не есть хоть весь день.

Отец с матерью рано утром уехали в город покупать телевизор. Вчера Павлик, узнав, что они уезжают на целый день, обрадовался и еще с вечера начал придумывать, что он будет делать.

Отломив кусок хлеба, он вышел на крыльцо. Солнце уже высоко поднялось. Над лугом извивались и таяли в воздухе прозрачные змейки. День был жаркий.

Павлик высоко поднял руку и стал крошить хлеб. Едва первые крошки упали на ступени, со всех сторон — из-за дома, с огорода, из-под сарая — помчались к крыльцу куры. Последним прибежал соседский белый петух. Куры, толкаясь и ссорясь, полезли на крыльцо, а петух стал прохаживаться перед домом, подозрительно поглядывая на Павлика. Павлик запустил в него коркой. Петух подскочил и вякнул что-то, наверное выругался.

Прямо с места Павлик прыгнул вниз через три ступени. Ноги разъехались на горячем песке, и Павлик упал. Лежа на спине, он с любопытством смотрел на петуха, который метался вдоль забора, не находя лаза.

Сегодня не было ничего запретного: хочешь — иди на речку, хочешь — на пруд, кататься на плоту, или — на железную дорогу; если приложить ухо к рельсу, то можно услышать как идет поезд. И Павлик никак не мог решить: что же выбрать! Ему хотелось всего сразу.

Он встал и вышел на улицу.

За редким забором соседнего дома копал землю лопатой мальчик с белыми ресницами.

— Жека… А Жека!.. — позвал Павлик.

Жека вывернул большой ком земли, стукнул по нему лопатой и стал внимательно рассматривать.

— Жека, — шепотом спросил Павлик, — Жека, ты чего, а?

— Червей копаю. Не видишь?!

Павлик вздохнул. По началу разговора было ясно, что с Жекой сегодня ничего не выйдет. Жека берет в компанию Павлика только в самом крайнем случае, когда нет никого другого. Павлик уважает его и немного побаивается. Он все делает так, как скажет Жека, даже не спорит с ним никогда. Жека сильный — он может взять Павлика за руки и кружить по воздуху. И ловкий — он может ездить верхом. Жека умеет надувать лягушек через соломину…

— Дай я покопаю, — предложил Павлик.

Жека молча вывернул еще один ком.

— Ну, дай!.. — повторил Павлик.

— И без тебя никак не накопать! Сейчас Витька придет, а у меня нет ничего.

— Ты с ним пойдешь?

— А с кем еще?..

— Можно, я пойду?

— Больно умный! — отрубил Жека.

Павлик постоял, помолчал и пошел прочь. Жека крикнул ему вслед:

— А у меня капроновая жилка есть. И крючок кованый… Дачник подарил!

Жека просто хотел похвастаться. Но Павлик подумал, что его дразнят. Он обиделся и стал думать, как бы сделать так, чтобы Жека у него чего-нибудь попросил.

Вот, например, если у Жеки сгорит дом… Жека придет к Павлику и попросит удочку. «У тебя же есть капроновая жилка», — ехидно скажет Павлик. «У меня теперь ничего нет, — грустно ответит Жека и заплачет. — Жилка сгорела, и дом — тоже, и все вещи… Дай твою удочку половить». Тогда Павлик засмеется и скажет: «Помнишь, ты не взял меня на рыбалку? Теперь и я тебе ничего не дам».

Павлику так ясно представился этот разговор и умоляющее лицо Жеки, что он улыбнулся и помотал головой от удовольствия.

Во дворе Павлик взял грабли и направился за сарай, где в тени лежала груда старой щепы. Он разгреб щепу и, прямо с земли, стал собирать червей в две банки сразу. Сзади послышались шаги. Павлик знал, что это Жека, но не обернулся.

— Много накопал? — спросил Жека.

— Две полбанки, — ответил Павлик.

— Дай мне чуть-чуть. У меня только три штуки, а сейчас Витька придет…

Павлик засопел, чтобы не рассмеяться. Лицо у Жеки было как раз такое, будто у него сгорел дом.