– Приеду через пять минут, – сказал он.

На следующей неделе, за день до того как мы должны были уехать за город на выходные, он всё отменил. Сказал, что чувствует себя в ловушке, потому что наши отношения становятся слишком серьезными. Через два дня мы провели вместе чудесную ночь, и он спросил, не хочу ли я к нему переехать. Он разгонял меня на полную катушку, а потом ударял о бетонную стену. Поехали – стоп, поехали – стоп. И так постоянно. Каждый раз, когда я уже была готова смириться с болью от того, что придется с ним расстаться, он снова появлялся и вешал мне лапшу на уши. Надо было просто уйти, но я не могла.

Иногда мне очень хотелось промыть себе мозги. Вырубить в голове маленькое окошечко, поднять крышку – будто срезать верхушку вареного яйца, достать свой мозг и прополоскать его под краном, как грязную тряпку, выжимая и выжимая, пока вода не станет прозрачной. Потом взять шланг и хорошенько промыть голову изнутри, избавившись от грязи, засунуть обратно здоровый чистый мозг и закрыть крышечкой. Вот тогда можно было бы забыть о несчастьях, обидах и разочарованиях, начать с чистого листа и снова стать веселой и наивной, как одуванчик.

Но, поскольку это было невозможно, я придумала другой способ избавления от неприятностей: уехать в Африку. Я представляла себе бескрайние просторы, пустыни, саванны и думала, что в Африке жизнь намного проще. В Африке я смогла бы очиститься, смыть с себя грязь, и моя жизнь наполнилась бы смыслом.

Через два дня после того как в лагерь поступило африканское семейство, я сидела в штабе УВК ООН в Сидре. Курт, один из младших чиновников, разговаривал по телефону. У него был высокий голос. Время от времени он глумливо смеялся, издавая ужасно неприятное бульканье, и начинал нервно щелкать шариковой ручкой.

– Нет! Не могу поверить! Но знаешь, он плохо обращается с местными. Нет, точно говорю. Я видел, как он говорит с Камалем. Говорят, что он расист. Не знаю, но точно тебе говорю.

Я нетерпеливо поерзала на стуле. Курт прошептал одними губами: “Минутку” – и продолжил разговор. На нем был темно-синий кардиган, который носили все представители ООН, а под ним – идеально отглаженная белая рубашка, наверняка с коротким рукавом.

– Нет! – снова бульканье. – Слушай, тут ко мне пришли. Но, может, созвонимся в выходные? Приедешь в порт Намбула? Можем заняться дайвингом.

Щелк, щелк, щелк ручкой. Мне хотелось его убить.

– Слушай. Франсин говорила, что в дьюти-фри есть сыр “гауда”... Да. Настоящий, в красной пленке. – Опять бульканье. – Пятнадцать баксов, да. Можешь привезти? Возьми четыре. И можешь привезти пива?

Я встала и снова села. Вчера утром я поехала в лагерь и обнаружила, что за ночь прибыли еще четыре семьи в гораздо худшем состоянии, чем первая. В течение дня продолжали поступать беженцы. Всего сто десять человек, пятеро умерли. Радио так и не работало. Я упаковал а все необходимое, села в джип и поехала в Сидру.

Курт закрыл рукой микрофон:

– Еще минутку.

– У меня полно дел, Курт, я спешу. Мне нужно с тобой поговорить.

Он снова стал разговаривать по телефону.

– Не могу поверить! И когда это случилось? В пятницу? О нет! Но ты знаешь, ему придется следить за этим, а то его выкинут. Так что насчет дайвинга? Поедешь?

Я сказала Курту, что вернусь позже, и вышла из здания, направляясь к машине. На самом деле мне необходимо было поговорить с Андре – главой УВК ООН в Сидре, но его не было на месте. Вместо него в штабе заседал тупой, никчемный Курт. Было уже двенадцать часов, а я так и не сделала ничего толкового. Все утро я тщетно пыталась добиться встречи с нужными мне людьми, но это было все равно что пробираться через трясину. Такое случалось каждый раз, когда я приезжала в город, вот только на этот раз дело было действительно важное.

Я села в машину и поехала через город в региональный офис Комитета по делам беженцев. У меня засосало под ложечкой. Мне нужно было все уладить, доложить о проблеме, запросить дополнительное продовольствие на экстренный случай и вернуться в лагерь. При въезде на базар я резко затормозила – на дороге стоял козел, – ив меня врезался идущий следом автомобиль – грузовичок-такси с пятнадцатью пассажирами. Никто не пострадал, только спереди красовалась небольшая вмятина, и одна фара была разбита. Тут же собралась огромная толпа. Похоже, я застряла надолго.

Мы стояли на въезде на мясной рынок. Рядом был припаркован пикап, кузов которого был до краев наполнен овечьими внутренностями. От них исходила отвратительная вонь. Повсюду были люди, козлы, собаки, дети, велосипеды. Все, кого я знала в Сидре, каким-то чудом оказались здесь, и мне пришлось поздороваться с каждым, соблюдая сложный ритуал приветствия.

– Клеф? (Все хорошо?)

– Клеф. (Хорошо.)

– Домбан? (Хорошо?)

– Домбан. (Хорошо.)

– Дибиллу. (Хорошо.)

– Дел дибиллу. (Очень хорошо.)

– Джадан домбан? (Так все хорошо?)

– Домбан. (Хорошо.)

– Далек. (Хорошо.)

– Далек. (Хорошо.)

Как-то раз я подсчитала, что на приветствия в день уходит три часа семнадцать минут.

Все оживленно обсуждали аварию, и заинтересованных сторон становилось все больше и больше. Сначала сошлись на том, что я не виновата, потом снова вернулись к самому началу. Становилось очень жарко. В рот и уши набился песок, ноги скользили одна о другую от пота. Да еще я не взяла шляпу.

Атмосфера накалялась. В Намбуле так всегда: нужно держать ухо востро, иначе ситуация выйдет из-под контроля. Правила дорожного движения представляли не меньшую опасность, чем само движение. Если по твоей вине происходит несчастный случай и человек погибает, семья погибшего имеет право убить тебя на месте. Я решила, что настало время официально доложить о случившемся. Залезла в машину, игнорируя крики протеста, и поехала в штаб ООН. И слава богу, на этот раз Андре был там.

– Ты попала в аварию? Какой кошмар-р-р! Тебе надо выпить.

– Двойной скотч. Нет, лучше тройной.

Андре протянул мне фанту. Он был родом из Канады, примерно одного со мной возраста, среднего роста, с прямыми светло-каштановыми волосами, орлиным носом на широкоскулом лице и очень белыми зубами. Он все время улыбался. Андре мне нравился, хотя иногда вел себя слишком легкомысленно.

После того как мы разобрались с аварией, я начала рассказ о беженцах. Он внимательно слушал, время от времени задавая вопросы, кивая и говоря: “Угу. О'кей, о'кей. Угу”. В конце каждого предложения Андре говорил: “О'кей, о'кей”.

– О'кей, о'кей. Да, я знаю об этих слухах. Хорошо. О'кей, значит, у нас проблемы. Нет. Скорее, возможные проблемы. Слухи еще не подтвердились.

– Когда должен прибыть корабль?

– О'кей. Мы ждем корабль во вторник, о'кей? У нас такая ситуация: из-за проблем и задержек в Европе мы пропустили одну поставку. Значит, весь район существует на урезанных рационах, которых хватит на три – шесть недель. О'кей, о'кей. Прибывает корабль. Мы распределяем продукты – на это уйдет две недели, начнем с лагерей, где останется меньше всего продовольствия. О'кей? И получится, что даже поселения, где к моменту поставки кончатся запасы, смогут сразу вернуться на полный рацион, которого хватит по крайней мере на два месяца.

– Повтори еще раз. – Он повторил. Я все равно ничего не поняла.

– Значит, все будет в порядке, если на борту окажется достаточно запасов, – с сомнением сказала я.

– Да.

– И если корабль прибудет вовремя.

– И если корабль прибудет вовремя.

– А почему поставка задерживается?

– Дорогая, хотел бы я знать. Но мне кажется... О'кей, о'кей. Скажем так: связь Намбулы с Ираком портит все дело.

– Значит, мы рискуем? Он посмотрел на меня.

– Неужели тебя это не тревожит? – спросила я.

– О'кей, о'кей. Вот что я думаю. Ситуация вышла из-под контроля, поэтому уже месяц я отправляю телексы и чуть ли не каждый день мотаюсь в Эль-Даман. Историю с саранчой мы услышали всего несколько дней назад, и я отношусь к ней довольно скептически, учитывая, что напугать нас – в интересах беженцев.