И сегодня вечером — Группа. Бег обычно помогает мне почувствовать себя лучше, больше собой. Кто бы я ни была. Но сегодня я не уверена, что бежать было хорошей идеей. Это только заставляет меня вспоминать, как мы бежали на занятия в Группе вместе с Беном.

Мы обычно бегали, чтобы побороть воздействие наших «Лево». Все эти мозговые стимуляторы, эндорфины, вырабатываемые во время значительных физических нагрузок, давали возможность думать, говорить о неприятных вещах без падения уровня. Но дело было не только в этом, просто Бен любил бегать. Даже больше меня. Это было его неотъемлемой частью.

Я спотыкаюсь и чуть не падаю. В моем сознании бег по-прежнему неразрывно связан с Беном.

Я перехожу на шаг. Что это означает? Горе затмило разум, но что-то все время терзало меня, не давало покоя. И, кажется, я поняла что. Я догадалась, что Бен будет бегать в том месте и в то время, потому что слишком хорошо знаю его. И моя догадка оказалась верной.

А это значит, что в чем-то он остался прежним.

Заставляю себя вспомнить каждое мгновение вчерашнего утра, изучить его. То, чего я пыталась избежать. Он не узнал меня, поэтому я предположила, что ему заново стерли память. Нового «Лево» видно не было, но из-за длинных рукавов сказать наверняка было нельзя. Они бы спрятали его.

Но что-то не так. Если бы ему снова стерли память, он был бы как новый Зачищенный, счастливый и улыбающийся. Но таким он вовсе не был, наоборот, показался мне еще серьезнее и сдержаннее, чем раньше. Что бы ни случилось с ним, это что-то другое.

Я шагаю по обледенелой дороге, погрузившись в свои мысли, и почти не замечаю укусов холода теперь, когда уже не бегу. Время от времени из-за спины появляются и исчезают огни фар проезжающих мимо легковых машин и фургонов.

Завернув за угол, вижу фургон, припаркованный на обочине. Краем сознания отмечаю: он белый, на боку написано: «Бест. Строительные работы».

Бежать!

Не успеваю я это подумать, как сбоку кто-то хватает меня за руку. Моя инстинктивная реакция — развернуться и ударить ногой, но с другой стороны появляются огни машины. Он отпускает меня, когда фары освещают нас и подтверждают единственное заключение: это Уэйн.

Уэйн, но он изменился. Его лицо, никогда не отличавшееся красотой, сейчас уродует ужасный шрам, идущий от глаза вверх, волос вокруг него нет, и они уже не вырастут.

— Красота, да? — оскаливается он, прочтя все у меня на лице.

— Чего ты хочешь? — спрашиваю я, уклоняясь от ответа. Напоминаю себе, что он не помнит; так, по словам Эми, считают врачи. У него посттравматическая амнезия. Он не помнит, кто избил его. Но вдруг при виде меня память к нему вернулась?

Проезжает еще одна машина.

— Думаю, ты знаешь.

Все во мне кричит: беги!

— Не знаю, — отвечаю я. — Скажи.

Он вскидывает брови, и одна, пересеченная шрамом, выглядит так, будто ее разделили надвое.

— А я скажу. Ходи и оглядывайся, куколка, потому что однажды, когда ты будешь одна, я подкараулю тебя в каком-нибудь укромном местечке.

Он подмигивает, и до меня доходит, что один глаз искусственный — он смотрит не в ту сторону.

— До встречи, куколка, — скалится Бест и возвращается к фургону. Садится, заводит мотор и уезжает. Прежде чем исчезнуть из виду, дважды сигналит.

Колени дрожат так, что я вынуждена остановиться и прислониться к дереву. Смотрю на свои руки: сколько увечий они нанесли. Обучение Нико проявило себя в минуту опасности. Да, это была самооборона, но все, что я вижу, это кровь. Его голова вся в крови. Я медленно вдыхаю и выдыхаю, борясь с приступом дурноты.

И Уэйн помнит. Он знает, что это я покалечила его, однако не сказал властям. Хочет сам поквитаться со мной.

Дрожа как осиновый лист, начинаю снова двигаться: сначала иду, потом перехожу на бег. Глядя в лицо фактам, надо признать: каким бы страшным ни был Уэйн, он — меньшее из грозящих мне зол. Так много угроз, из-за которых нужно постоянно оглядываться, что, пожалуй, стоит прицепить зеркало заднего вида, чтобы все время держать их в поле зрения.

Яркий свет и улыбки членов Группы не согревают. Я все еще дрожу, когда мама забирает меня в конце занятия.

— Видишь, я же говорила тебе, что бегать слишком холодно. Ты должна слушать свою маму.

Бип-би-и-ип! Гул клаксонов оглушает, но движение остановилось. Никто никуда не едет, и я кричу водителю автобуса: двигайся, сделай же что-нибудь! Я знаю, что должно случиться, но он меня не слышит.

Какой-то свист, вспышка, потом грохот, который сотрясает до основания и отбрасывает в сторону, но бежать невозможно. Одна сторона автобуса расколота, сплющена. Изнутри доносятся крики, окровавленные руки колотят по окнам. Пламя лижет заднюю часть автобуса.

Короткое затишье, потом снова свист, вспышка, взрыв.

Напротив автобуса на столбе болтается наполовину оторванный указатель — задетый случайным осколком? Здание позади не тронуто. Указатель гласит: «Лордеры. Лондонский офис».

Открываю глаза. Сердце колотится как бешеное. Меня бьет дрожь, одеяло во рту, чтобы заглушить крик.

Атака «Свободного Королевства» потерпела неудачу. Перед мысленным взором возникает лицо: доктор Крейг. Какое он имеет к этому отношение?

Катран готов на все, чтобы одолеть лордеров. Я тоже! В душе крепнет решимость. Но не так. Этого я не могла сделать. Что-то пошло не так, когда бомба попала в тот автобус — это была ошибка.

Неужели я была там? Все говорит — да, была. Подробности — звуки, запахи — такие ясные, такие реальные. Этот сон снился мне и раньше. В одной из версий в автобусе был мамин сын Роберт со своей подружкой. Но это произошло больше шести лет назад, мне тогда было десять! Я не могла быть там, это просто невозможно. Я и с Совами-то начала тренироваться только с четырнадцати.

И все-таки я, должно быть, делала что-то подобное в прошлом, поэтому и детали такие ясные. Такие реальные. С другой стороны, когда я была с Совами, то сделала бы что угодно, чтобы ударить по лордерам. Я была сильной.

И я снова буду сильной.

Я смогу.

Нико затаскивает меня в свой школьный кабинет на следующий день во время ланча. Запирает за нами дверь.

— У меня есть для тебя работа. — Он протягивает конверт. — Положи это где-нибудь, где его найдет твоя мать, так, чтобы никто другой не увидел. Но не раньше завтрашнего дня.

Я беру у него конверт.

— А ты разве не хочешь спросить, что это?

Поколебавшись, качаю головой:

— Нет. Потому что ты прав.

— Я всегда прав. А насчет чего конкретно?

— Насчет мамы. Она — инструмент лорде- ров. Не имеет значения, каковы ее личные симпатии. Если с ее согласия они используют ее как символ, значит, она — мишень для нас.

Глаза Нико теплеют. Он улыбается:

— Но ты тоже была права.

— В чем?

— Что рассказала мне о ее сыне Роберте. Есть шанс, что мы сможем это использовать. А если убедим ее публично встать на нашу сторону, еще лучше.

Я смотрю на конверт в руке.

— И это...

— Можно сказать, что это — приглашение.

Запечатанное приглашение, замечаю я, пряча конверт к себе в сумку, чтобы доставить завтра.

Во время уроков я прокручиваю в голове новую информацию. Итак, после того как решимость моя окрепла, после моего обязательства сделать все, что угодно, Нико нашел для меня выход? Значит, ему не все равно. Он не хочет причинять мне боль, поверил мне, когда я сказала, что мама не поддерживает лордеров. Он ищет другой путь.

В конце дня Джазз везет нас с Эми к Маку домой, как было запланировано раньше. За последние дни столько всего случилось, что я совсем забыла об обещанной встрече с Эйденом, который должен снабдить меня дополнительными сведениями о Бене.

Джазз с Эми уходят погулять, а я нахожу Эйдена в задней комнате. Он не говорит ни слова, просто смотрит на меня своими ярко-голубыми глазами, пока я не отвожу взгляд.

— Что случилось?