На этот раз моей важной задачей являлось контрразведывательное обеспечение безопасности важных советских делегаций. За время моего пребывания в Швейцарии в Женеве работали по несколько лет такие ответственные делегации, как делегация на Совещании по стратегическим видам вооружения ОСВ или, как называли ее во всем мире, CAЛT, большая делегация на конференции по вопросам Европейской безопасности (я был включён в состав этой делегации), делегация на конференции ООН по морскому дну и множество советских делегаций на различных конференциях в многочисленных международных организациях.

Помимо этого при мне в Женеве проходили важнейшие политические встречи: встреча министра иностранных дел Громыко с государственным секретарем США Киссинджером, совещание по Ближнему Востоку с участием министров иностранных дел заинтересованных государств и т. д. Отмечу, что основные конференции в кругах нашего представительства получали забавные прозвища: так, участников конференции по морскому дну называли «подонки», а тех, кто работал на конференции за европейскую безопасность, — «зае…сты».

Советская колония насчитывала до 800 человек. Один из моих друзей говорил так: «Хорошее место колонией не назовёшь». И в этом отношении он был прав. Специальные службы, в первую очередь американцев и их союзников, активно работали по изучению советских представителей в Женеве, не без основания считая, что они и, прежде всего, международные чиновники, разбросанные по многочисленным организациям, были доступным материалом для вербовочной разработки или склонения к невозвращенчеству. В то время это стало «модным направлением» деятельности западных разведок.

Припоминаю несколько типичных эпизодов из жизни «советской колонии» в Женеве.

Балахонов — прибыл переводчиком в Европейское отделение ООН. Он, видимо, сотрудничал в Москве с нашими внутренними органами, и мы получили рекомендации установить с ним контакт и в Женеве. Однако довольно скоро наш офицер безопасности, опытный разведчик, доложил мне, что установление какой-либо формы контакта с Балахоновым нежелательно.

Было отмечено, что он регулярно выпивает, если не сказать пьёт, в пьяном виде куражится. Короче, этого неуравновешенного человека что-то толкнуло, как мы потом выяснили — испуг быть откомандированным из Женевы, на «невозвращенчество». Он ничего другого не придумал, как обратиться с просьбой о политическом убежище к швейцарцам. И если, как хорошо известно, американцы подбирали всякий, даже «прогнивший товар», то швейцарцам такой «политический эмигрант» вовсе не был нужен.

Швейцарцы вывезли Балахоновых в небольшой городок Фрибург, поселили в дешёвую гостиницу, приставили к ним примитивную охрану и стали допрашивать. Балахонов, собственно, ничего серьёзного швейцарской контрразведке сообщить и не мог. Он попытался высказать подозрения в отношении нескольких сотрудников нашего представительства, как о разведчиках, но, видимо, всё это выглядело примитивно и неубедительно.

Советское посольство выступило с соответствующими нотами, требуя сообщить о судьбе Балахоновых, а через несколько дней, когда выяснилось, что они находятся в Швейцарии, посольство и представительство потребовали встречи с ними. Швейцарцы упрямо молчали и во встрече отказывали. Случилось так, что нам стало известно, что жена Балахонова не только испугана, но и активно недовольна всем происходящим. Имея кучу родственников в Москве и вполне обустроенную жизнь, она никак не могла быть в восторге от пребывания в третьеразрядной гостинице в отсутствие всякой положительной перспективы. Советская сторона продолжала настаивать на встрече с Балахоновыми, заявляя, что их удерживают против воли.

Прямо в эти дни в Берн должна была прибыть советская правительственная делегация во главе с заместителем министра иностранных дел Ковалёвым. Эпизод с Балахоновыми в то время хотя и не представлял особо серьёзной проблемы, но был неприятным. Наш Центр запросил от меня детальное объяснение по всему делу. Мы изложили нашу версию и характеристику Балахонова, подчеркнув, что уже сообщали о том, что отказались сотрудничать с ним в условиях Женевы.

Моё начальство в Москве, как мне потом стало известно, с удовольствием восприняло эту информацию и представило соответствующий доклад в КГБ. Одновременно я настаивал на том, чтобы поручить главе советской делегации Ковалёву потребовать у швейцарцев на высшем уровне разрешить встречу советских представителей с Балахоновыми.

Наша уверенность в пользе такого демарша базировалась на имевшейся у нас информации о том, что жена Балахонова готова вернуться в Москву и просто не знает, как к этому подступиться. Предложение было принято, и в директиву Ковалёва был включён пункт по Балахонову. Со слов самого Ковалёва, он сделал это заявление в достаточно жёсткой форме, подчеркнув, что требует встречи советских представителей как с Балахоновым, так и с его женой. Заявление было сделано самому президенту Швейцарии. Президент выразил удивление, сказал, что различных эмигрантов в Швейцарии всегда было достаточно, что он якобы не в курсе дела Балахоновых, и стоит ли этому вопросу придавать серьёзное значение. На это Ковалев заявил, что всё, что он говорит господину президенту, он говорит от имени советского правительства, и это не может не носить самого серьёзного характера.

Нам стало известно, что швейцарское руководство и сам президент, выразили недовольство по делу Балахоновых высшим чинам швейцарской полиции, указав, что дело того не стоит и его следует закрыть в самые сжатые сроки. Но всё осложнялось тем, что Балахонов просил политического убежища, а решение такого вопроса требовало сложной процедуры.

Швейцарцы нашли более простой выход из создавшейся ситуации. Не давая добро на встречу с Балахоновыми, они, уж не знаю каким образом, дали возможность мадам Балахоновой уйти из охраняемой гостиницы и явиться вместе с дочерью в наше посольство в Берне. Мы, естественно, по её просьбе, первым же самолетом отправили Балахонову и ребёнка в Москву.

Буквально через два дня в посольство явился «в растрепанных чувствах» сам Балахонов. В Бёрн из Женевы направился наш офицер безопасности, который должен был проводить Балахонова в аэропорт в Цюрих. Швейцарцы для соблюдения формальностей должны были перед посадкой в наш самолёт ещё раз публично (при отправлении Балахонова присутствовало несколько журналистов) спросить Балахонова, добровольно ли он покидает Швейцарию. Буквально в последний момент в толпе людей, находившихся вокруг Балахонова, появился человек, который задал этот сакраментальный вопрос.

Всё это было сделано швейцарцами откровенно формально, а может быть, и вообще для отвода глаз. Курьёз состоял еще и в том, что вопрос по ошибке (или нет) был задан не Балахонову, а нашему офицеру безопасности. Он, не моргнув глазом, на своём хорошем французском языке ответил, что решение «добровольное и окончательное».

В Москве, естественно, было заведено уголовное дело, и Балахонова должны были предать суду. Но руководство КГБ, учитывая, что какой-либо значительной информации, наносящей ущерб Советскому Союзу, Балахонов передать не мог и в конце концов возвратился в Союз добровольно, приняло решение ходатайствовать о прекращении уголовного дела, и Балахонов был отпущен на все четыре стороны.

Этим дело у Балахонова не закончилось. Всё-таки порок должен быть наказан. Через пару лет Балахонов, находясь в хорошем подпитии, подсел в ресторане «Метрополь» к группе кубинцев. Хорошо зная язык, Балахонов стал объяснять кубинцам пороки советского строя. В пылу дискуссии «его разоблачения» наших недостатков становились всё более громкими, и кончилось тем, что молодые кубинцы, воистину настоящие защитники идей социализма, сдали Балахонова в милицию, оставив заявление о том, что он пытался вести среди них антикоммунистическую и антикастровскую пропаганду. Сейчас это смешно, но Балахонова отдали под суд. И районный суд Москвы, с учетом закрытого ранее дела по измене Родине, осудил Балахонова на длительный срок заключения. Обстановка в стране менялась, как мне стало известно, Балахонов писал многочисленные письма в ООН и в различные правозащитные организации, и в конце концов, кажется, «Международная амнистия» выступила в прессе в защиту Балахонова, и через несколько лет он всё же был отпущен ещё раз на свободу.