Все вопросы устройства ПС были тщательно проработаны в проектном отделе и переданы конструкторам. Те призвали на помощь технологов, каждый цех получил задание на изготовление отдельных деталей и узлов. Королев интересовался ходом всех работ и ежедневно появлялся в сборочном цехе. Его придирчивость вносила определенную нервозность в работу, но и способствовала лучшему обустройству производственных помещений. После одного из таких визитов в цехе отгородили «комнату для испытаний», стены сверкали белизной масляной краски, шелковые занавески, бархатные шторы, на полу ковер, слесарям-сборщикам выдали белые халаты, подставку под «объект» тоже обтянули бархатом.

В комнату протянули телефонный кабель и установили аппарат внутренней связи. В конце рабочего дня раздавался звонок:

— Здравствуйте. Королев. Как идут дела?

Выслушав доклад, главный напоминал о графике и клал трубку.

Волновало главного и другое: кому из рабочих доверена сборка. Здесь он тоже был придирчив: «Понимают ли они, что предстоит делать, сколь ответственна наша работа, какой требует тщательности и чистоты?»

Рассказывают, когда Королеву представили слесарей-сборщиков «пээсика», он расспрашивал их о жизни, работе. Узнав, что один из них родом из Калуги, покачал головой:

— Надо же, как бывает в жизни! Один калужанин мечтал о спутниках, а другой будет их творить.

А когда ему сказали, что Виктору Яковлевичу (так звали рабочего) пришлось в годы войны ремонтировать гаубицы, которые потом били по Берлину, улыбнулся:

— В таких людях я не сомневаюсь…»

Работать с Королевым было трудно, но интересно, об этом вспоминают те, кто был рядом с ним в конструкторском бюро, в цехах завода, на испытательных стендах, на Байконуре. Он не терпел пустословия, на все вопросы требовал четких и аргументированных ответов, не любил слов «предположительно», «возможно», «кажется». Ценил свое время и время других.

Все это заставляло работавших с ним находиться в постоянном напряжении, собранности, готовности в любой момент быть вызванным «на ковер» к Главному.

Королев считал необходимым лично следить за ходом узловых этапов, а потому часто неделями и даже месяцами находился на космодроме. Случалось, он отправлялся туда на день или два и делал это по «своему расписанию»: на Байконур он вылетал обычно ночью, в самолете просматривал документацию, решал ряд рабочих вопросов, немного дремал в кресле.

Путь в те годы из Москвы в нынешний Ленинск на Ил-14, а то и на Ли-2 занимал семь — восемь часов. После рабочего дня в ОКБ начинался рабочий день на Байконуре. Устав, Главный «глотал» валидол, но делал это так, чтобы никто не видел. В стужу и жару, в снежный буран и пыльную бурю сутками не покидал стартовую площадку, если вдруг срывался пуск и требовалось срочно устранить неполадки.

Он прессовал время, раздражался, когда его не хватало, устраивал совещания по воскресным дням. Они отличались от обычных лишь тем, что начинались не в 8.30, а в 10.00 и проходили без перерыва. Отпустив всех, Королев продолжал работать, анализировал причины неудач, продумывал новые инженерные решения, перепроверял себя. Его называли «рабочим космоса в три смены».

Домой он уезжал поздно. Выключая свет в кабинете, говорил дежурному: «Если что, звоните, телефон стоит около моей постели». И повторял со свойственным ему упорством: «Звоните. Деликатности не нужны». Не знаю, как часто исполняли эту его просьбу, но если на следующее утро его ожидали неприятные вести, он распекал тех, кто не рискнул позвонить ему ночью.

Порой говорили: «Королев в рубашке родился», столь невероятным казался успех задуманных им экспериментов. Ожидали срыва, убеждали, что не получится, предлагали отложить, случалось, что и запугивали. Но Главный был тверд. Не упрямство и надежда на благосклонность фортуны руководили им. Выслушав все «за» и «против», он старался глубоко понять все принципиальное и умел во всей полноте оценить ситуацию, проиграть различные варианты, представить их возможные последствия, чтобы затем принять окончательное решение.

Он умел видеть далеко, не только смело заглядывал в завтрашний день космонавтики, но и хорошо представлял ее облик на многие годы вперед.

— То, что мы сейчас делаем, — говорил он своим единомышленникам, — это боль времени, переживания и радости людей. Но у космонавтики есть дали близкие и дали вечные. Это надо заметить вовремя. Близкое предстает в конкретных сегодняшних делах, а вечное — близким, злободневным, то, к чему мы будем стремиться всегда. Надо прочувствовать их взаимопроникновение.

Порой было трудно понять: себя ли он убеждает или тех, на чью поддержку рассчитывает? В минуты таких рассуждений он становился мягче, глаза добрели, он снимал очки и ослаблял галстук, поворачивал голову к окну, словно там он читал свои мысли.

— В чем особый смысл и значение планомерного завоевания и освоения космического пространства? — Короткая пауза, и он продолжал: — Огромное значение эти полеты имеют для научных целей. Человек прожил, будем говорить, двадцать или больше сознательных веков, находясь под плотным слоем воздуха. И все то, что происходит дальше, вне атмосферы, было ему недоступно. Только сказки и легенды порождали мистические и другие антинаучные теории. Робко проникал за пределы атмосферы пытливый глаз науки… В космосе довольно много, если так можно выразиться, всякой всячины. Там огромные запасы энергии, многие виды ее еще даже не опознаны. Мы только догадываемся о том, что эта энергия там существует. Там все виды излучений, там кухня погоды и многие и многие явления, которых мы еще не знаем… А народнохозяйственное значение этих полетов! Очень интересно использовать космические корабли для средств ретрансляции связи. Создать всесоюзную для начала, а в будущем обществе и всемирную систему телевидения и связи, установить жесткий контроль над погодой, которая нас так мучает: то недороды, то неурожай, то суховей. Все это хотелось бы поставить на службу нашему народу…

Он смолкал так же неожиданно, как и впадал в эту мечтательность. Нет, не сентиментальную, в розовых тонах и неопределенных очертаниях. Королев знал, чего хотел, представлял все преграды, которые придется преодолевать, а то и обходить. Он прижимал ладони к глазам, поправлял галстук, вновь становился сжатой пружиной и уже совсем иным тоном бросал:

— Что-то заболтались мы, дел полно, а тут просиживаем штаны. Все свободны до завтра.

Назавтра подводились итоги испытаний спутника и его ракеты-носителя.

— Докладывайте, — предложил Королев ведущим по «объектам».

Обсуждение по ракете прошло гладко, а докладывающий по спутнику, вероятно волнуясь, дважды оговорился и назвал не «объект ПС», а «объект СП». Королев остановил его и тихо, но очень внятно поправил:

— СП — это я, Сергей Павлович. Так, кажется, вы меня называете за стенами этого кабинета. Спутник обозначается ПС — простейший спутник. В дальнейшем прошу не путать…

…В начале сентября Королев прилетел с Байконура в Москву, оттуда поехал в Калугу. Академия наук проводила торжественное заседание, посвященное 100-летию со дня рождения К. Э. Циолковского. Доклад делал Сергей Павлович. О калужском учителе он сказал: «Циолковский шел впереди своего века». И эта фраза не была случайной.

Королев знал, что в архиве академии, в фонде Циолковского, хранится маленькая растрепанная тетрадка. На ее страницах рукой Константина Эдуардовича сделаны расчеты и короткие пояснения к ним. Есть и чертеж: земной шар и возле него своеобразная конструкция — возможный прообраз спутника Земли. В конце записей дата: «30 апреля 1879 года…»

Эти рисунки и заметки — черновики более поздней работы. Годы спустя Циолковский напишет: «Воображаемый спутник Земли вроде Луны, но произвольно близкий к нашей планете, лишь вне пределов ее атмосферы, значит, верст 300 от земной поверхности, представит при очень малой массе пример среды, свободной от тяжести». До этого никто в мире не говорил о таком спутнике.