Владимир Ильич внешне спокоен, лишь выделялись углубившиеся складки у рта и бледнее обычного было лицо.

— Помните, — предупредил он, — медлить нельзя. Мятеж должен быть подавлен ночью или в крайнем случае завтра утром. По нашим сведениям, такие же мятежи произошли на Волге. Нити тянутся отсюда, из Москвы. Действуйте быстро, решительно.

Вечером части латышских стрелков стали теснить мятежников, выбили их с телеграфа. В руках левых эсеров осталось несколько зданий, в которых они укрепились. Подвойский и Вацетис находились в расположении отрядов, оцепивших захваченные здания. Ночью, еще раз объехав войсковые части, они доложили Ленину о принятых мерах.

Рано утром после артиллерийских залпов по гнездам мятежников латышские стрелки пошли в атаку. Их натиск был настолько стремителен, пулеметный огонь так меток, что в окнах стали появляться белые флаги. Мятеж был подавлен. Докладывая об этом Владимиру Ильичу, Подвойский отметил исключительное мужество латышских стрелков, а также отряда интернационалистов под командованием Бела Куна.

Работа съезда Советов возобновилась. В состав Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, избранного съездом, вошел и Подвойский.

Через несколько дней после подавления эсеровского мятежа Николай Ильич заболел. К болезни прибавилась тревога за жену. Нина Августовна уехала с эшелоном: повезли голодающих детей рабочих в сытные восточные края. Взяла с собой и своих девочек Олесю, Лиду и маленькую Нину. В Уфимской губернии она занималась устройством трудовой детской колонии. И вдруг ворвались белочехи. Почти все сотрудники колонии арестованы карателями, находятся в уфимской тюрьме. Жену наркома вряд ли пощадят.

Едва поправившись, Подвойский выехал с поездом Высшей военной инспекции, так и не выяснив ничего о судьбе жены и детей.

А тем временем Свердлов, узнав, в каком положении оказалась семья Николая Ильича, направил к уфимским подпольщикам снабженного явками надежного товарища. Уфимским большевикам удалось освободить арестованных и переправить за линию фронта. Об этом Подвойский узнал от жены, когда на одной из станций, удивленный и обрадованный, увидел ее вместе с детьми.

Два дня инспекция провела в Орле и Курске. По сравнению с апрелем положение здесь изменилось к лучшему. Налаживалась работа военных органов, революционный порядок все прочнее входил в жизнь.

В Воронеже военный руководитель Чернавин доложил Подвойскому о положении на фронте. Николай Ильич интересовался, как идет формирование частей, предназначенных для отправки на Восток против белочехов. Чернавин сказал, что на вокзале уже стоят эшелоны бригады Азарха, направляются на Восточный фронт.

Пошли туда. Дисциплина и опрятность одежды бойцов — вот что бросилось в глаза прежде всего. Это была уже армия, новая революционная армия.

Из Воронежа члены инспекции выехали на станцию Филоново, где располагался штаб дивизии Киквидзе. Позиции, занимаемые дивизией, напоминали подкову, в центре которой была сама станция. Здесь же в железнодорожных вагонах находилась база снабжения дивизии. Порывистый Киквидзе с гордостью заявил, что при отступлении с Украины ему удалось взять большие запасы военного снаряжения и продовольствия.

— Сколько же вагонов занято под подвижную базу дивизии? — спросил Николай Ильич.

Стоявший рядом с командиром начальник штаба назвал цифру — 180.

Оказалось, дивизия, действительно, располагает большими запасами пулеметов, винтовок, патронов, инженерного и интендантского имущества. И это в то время, когда другие отряды и части испытывают острый недостаток в боевом снаряжении. Киквидзе ожидал похвалы наркома за свою рачительность, а тот рассердился.

— Преступники вы, — объявил Подвойский.

Киквидзе был обескуражен.

— Не понял, товарищ нарком.

— Да, да, преступники! Думаете о себе, когда следует думать о всей армии.

— Но, товарищ нарком…

— Все лишнее сдать, — приказал Подвойский, не желая выслушивать объяснений Киквидзе. — Если каждый командир будет копить у себя снаряжение, многие части останутся без оружия. Грош цена тогда будет вашим подвигам. Воюет армия, а не отдельные отряды. — Повторил строго — Все лишнее немедленно сдать. Пришлю представителя инспекции.

Что может быть на фронте лишнее? Все сгодится. Но молодой командир, чувствуя настроение Подвойского, возражать не решился. Да и как возражать? Базисные эшелоны, действительно, связывали действующие части, а при отступлении нередко попадали в руки врага.

Подвойский писал в приказе: «Снять снабжение отрядов с колес. Неподчинившиеся будут преданы суду…» Все поезда должны быть выведены в Тамбов, где создавались склады Южного фронта.

Чтобы положить конец царившей неразберихе, Высшая военная инспекция организовала управление по снабжению как фронта, так и отдельных боевых участков.

Объезд позиций убедил Подвойского: положение на линии Поворино — Царицын скверное. Красноармейские отряды действовали самостоятельно, без разведки. На сравнительно небольшом участке он насчитал больше двадцати отрядов, в каждом — от сорока до двухсот бойцов. Отряды вели бои, стараясь держаться поближе к своей базе. Николай Ильич сокрушался: воевать и побеждать в таких условиях чрезвычайно трудно. Несколько дней заняло формирование из этих отрядов рот, батальонов, полков. Действовал Подвойский решительно. Подчинил части единому командованию. Военным руководителем боевого участка, на котором располагались части Сиверса и Миронова, назначил Левицкого; приказал командирам беспрекословно, точно и незамедлительно исполнять все его требования.

Характерная деталь: Николай Ильич всегда возил с собой книги по интересующим его военным вопросам, часто обращался к ним. Он хорошо знал уставы русской армии и по памяти цитировал их. Как-то один из военных специалистов спросил его помощника Владимирова: правда ли, как идет слух, что Подвойский — бывший полковник старой армии? Когда Владимиров сообщил, что Николай Ильич никогда не был военным, тот в недоумении развел руками.

Сам же Подвойский на подобные вопросы отвечал так:

— Военным меня сделала партия, а военному делу и пролетарской военной науке я учусь у Владимира Ильича Ленина.

31 августа начался обычный напряженный день. Подвойский сидел у стола, склонившись над картой, когда в вагон вошел бледный, взволнованный Владимиров. Николай Ильич вопросительно посмотрел на него.

— В Москве на заводе Михельсона тяжело ранен Ленин, — дрожащим голосом сказал Владимиров и протянул полученную телеграмму.

Страшная боль сдавила сердце…

Несколько позже в войсках читали обращение, написанное Подвойским: «Армия, слушай! В день и час, когда вы дали рабоче-крестьянскому люду, его Великой социалистической Республике блестящую победу, ваши враги совершили злодейское покушение на самого дорогого и любимого человека в Республике, на Председателя Совета Народных Комиссаров товарища Ленина… Я от вашего имени, от имени войск Южного фронта послал тов. Ленину следующую телеграмму: „Родной наш вождь! Все войска Южного фронта до нестерпимой боли поражены злодейством, совершенным над Вами подлыми наймитами“».

Теперь каждый день — томящее душу ожидание вестей из Москвы…

А дела захлестывали, успехи на отдельных участках фронта перемежались с отступлениями, на других требовалось вмешательство, помощь в снабжении боеприпасами, пополнении свежими силами уставших и поредевших частей.

В один из дней небольшой группой выехали на передовые позиции. Состав поезда: паровоз, вагон и платформа, на которой стоял автомобиль. Подвойский часто ездил так. В нужном месте автомобиль скатывали с платформы, и на нем объезжали позиции.

Двигались от Елани в сторону Камышина. День был солнечный, теплый, в вагоне душно, и Николай Ильич перешел с работником инспекции Георгием Базилевичем на платформу. Отъехали от Елани всего несколько километров, когда из-под паровоза вырвалось облако огня и дыма. От резкого толчка Подвойский, Базилевич и все находившиеся на платформе были выброшены далеко под откос.