Марк кивнул. В нее можно было влюбиться до безумия – в это легко поверить.

– Эмми любила князя? Как ты думаешь?

– Марк, ей только что исполнилось девятнадцать, когда капитан эсминца спас ее от смерти или плена. В таком возрасте самая корыстная душа способна на сильнейшие чувства.

– Она была корыстной?

Подарки… роскошь… Если это не ключ, то ключик. К маленькой боковой дверке.

– Нет… вряд ли… Но нельзя сказать, что прагматизм и практичность были ей чужды. Она была истинной уроженкой Лация.

– Ладно, пока примем версию нежной любви. И все же я бы поставил здесь знак вопроса… Да, кстати. Скажи, хотя бы примерно, как сложилась бы судьба Эмми, не выйди она за князя?

– Летала бы дальше. Возможно, на более крупных кораблях. Учитывая ее патрицианское происхождение, могла бы командовать эсминцем…

– Потом замужество по расчету, – подсказал Марк. – Дети, наследующие генетическую память. – Он помолчал. – Эмми могла тосковать по космосу. Как и ее муж. Ведь так? Могла?

– Вполне. Но у князя был свой планетолет и достаточно средств, чтобы построить космическую яхту…

– А карьера? Они же оба отказались от карьеры! Вместо военного корабля – яхта! И это после «Изборска»!

– Марк, оба знали, чем жертвовали.

– Но, может быть, жертва оказалась непомерной? Первый накал чувств миновал и…

– Марк, они были женаты чуть больше года. Ты помнишь женитьбу отца и деда, я тоже. Плюс помню, как моя мать относилась к мужу спустя год. Времени маловато, чтобы наскучить друг другу.

«И супруги увлеченно вили на Психее свое гнездышко, украшали его… Мечтали о детях», – заговорил тот, кто был более искушен в таких вещах.

«Но это могла быть и ревность… – добавил кто-то другой, также кое-что понимавший в любви и ненависти. – Чем сильнее любовь, тем сильнее ревность».

«Надо проверить этого Тихона», – решил Марк.

* * *

Никола сбросил одежду. В комнате было тепло, но кожа тут же покрылась пупырышками. На цыпочках Никола побежал в душевую, по привычке сгорбившись и втянув голову в плечи.

Душ, настроенный на температуру 36,6°, почти не ощутим кожей. Но все равно Никола напрягся, когда вода хлынула ему на спину, зубы сами собой выдали противную дробь.

«Маленький жалкий уродец», – обозвал он себя, зная, что несправедлив.

Маленький – это правда. Ростом он ниже почти всех мужчин Психеи, и многих женщин – тоже. Но ничего уродливого в его внешности нет. Узкие плечи, тонкие руки и ноги – да. Но все пропорционально, изящно, соразмерно. Пожалуй, голова великовата. Это придает ему юношеский, детский вид. Так всегда бывает с низкоросликами. Жалким уродцем Никола себя делал сам, когда боязливо втягивал голову в плечи или горбился.

Он постарался выпрямиться под струями душа, запрокинул голову. Инна находит его очень даже симпатичным. Тут же захлебнулся водой и закашлялся. Сколько раз он клялся себе, что не пойдет больше к Инне, но наступала ночь, и он направлялся к ее двери. Он знал, что она любила Сергея. Да, любила князя Сергея, а спала с его секретарем.

Никола выключил душ и приоткрыл дверь в спальню. Прислушался. Похоже, что пылесос-автомат уже убрался, прихватив грязную одежду. На столике стоит чашка кофе. Андроид принес.

Никола не сразу сообразил, что дрожит. Спешно набросил халат – он терпеть не мог оставаться обнаженным. Халат был шелковый, стеганый, на подкладке. Роскошная вещь. Только слишком длинный. Полы волочились по полу, как ни поддергивал их Никола, как ни подвязывался шелковым кушаком. Халат – подарок княгини. Она завалила Николу подарками. Халат, личный компьютер, золотой комбраслет с рубинами и изумрудами. Роскошная и слишком дорогая вещь для домашнего секретаря, который даже четких обязанностей не имеет. То комп хозяйки настраивает, то возит княгиню на флайере в город, то управляющему помогает по мелочам.

«Настраивал и возил», – мысленно поправил себя Никола.

Всё равно, думать о княгине в прошедшем времени он не мог.

Юноша достал из холодильника коробку с мороженым, положил в рот сладкий шарик. Ждал, пока растает. Ваниль, кусочки шоколада. Он прикрыл глаза, наслаждаясь. Губы невольно сложились в трубочку, как для поцелуя. «Неповторимый, устойчивый вкус», – приглушенно бормотал рекламный чип на коробке.

Но и этот устойчивый вкус постепенно истаивал. Никола порылся среди шариков, отыскивая, какой выбрать теперь. Кокос? Клубника? Ананас?

– Никола!

Малыш вздрогнул всем телом, неловкие пальцы едва не выронили коробку, шарики мороженого посыпались на пол, раскатились по серо-коричневому покрытию из прессованной шелухи. Никола спешно засунул коробку в холодильник и бросился поднимать рассыпанные шарики. Дверь распахнулась. Шарик в ярко-розовой обертке (клубника со сливками никак?) оказался возле квадратного носка рыжего ботинка.

– Никола!

– М-м? – секретарь поднял голову, страдальчески сдвинув брови.

– А, мороженое… – понимающе протянул Влад. – Сколько сегодня ты слопал мороженого?

– Первая коробка.

– Никогда не поверю! – Влад поднял розовый шарик. – «Клубника со сливками». Моя. – Он положил шарик в рот и ухватил Николу за отворот халата. – У меня к тебе просьба, малыш. Очень простая. Молчать обо всем, что ты видел и слышал. Уразумел?

– Да чего уж там…

– Ничего уже не изменишь. Такая вышла недоля. – Влад тряхнул секретаря так, что у юноши клацнули зубы. – Уразумел?

– Но Корвин станет спрашивать. Что ж мне говорить?

– Не надо умствовать, малыш. Расскажешь, как возил на флайере княгиню по лавкам. Намекни на Тихона. А про остальное молчок. И держись от лацийцев подальше, иначе они тебя, дурачка, заболтают, и ты выложишь все, как было.

Влад развернулся на каблуках и ушел. Бесшумно. Покрытие гасило звук шагов.

* * *

Марк обследовал усадьбу. Роскошная библиотека, несколько малых гостиных, за ними – зимний сад или, как его называют на Китеже, цветочная.

В зимнем саду было прохладно: кондиционер работал на полную мощность. Пышная зелень тропических растений почти полностью скрывала кадки, в которых они росли, журчал фонтанчик, выливаясь изо рта Морфея и наполняя мраморную чашу. Марк приметил среди зелени хрупкую фигурку. Никола сидел на скамье, положив подбородок на сомкнутые пальцы рук. Сутулые плечи, узкая спина, несчастное детское лицо с курносым носом и пухлыми губами. Перед Николой на столике алел последними каплями на дне бокал. Похоже, юноше не хотелось выбираться из прохлады домашнего сада и выходить на зной. Вот он и медлил, не делал последний глоток. Марк подошел к Николе. Тот заметил следователя с Лация, засуетился, хотел встать, но лишь оперся руками о столешницу.

– Ты давно служишь в усадьбе? – спросил Марк.

– Два с половиной года. Почти.

– Значит, ты работал у князя и княгини.

– Значит, так.

– Они любили друг друга?

Никола отвернулся.

– Наверное, – выдавил он не очень охотно.

– Ты в этом не уверен?

– Я выполнял поручения по дому… Откуда мне знать… И вообще, что вам надо?

– Ты же слышал, я расследую убийство княгини.

Никола тяжело вздохнул:

– Ей было всего двадцать три… Она была такая красивая… Зачем… ну зачем… – голос его был едва слышен. – Зачем я смотрел на нее потом… там, на складе.

– А Тихон? Что ты о нем скажешь?

– Тихон… – Никола кашлянул. – Он дальний родственник князя. Всю жизнь при нем. Служил вместе с князем. Ординарцем. И потом как тень… Не отвяжешься… – прошипел Никола. – Или вдруг появится, как из-под земли.

«Малыш его ненавидит даже мертвого…» – шепнул голос.

– Тихон нравился княгине?

– Я… я не буду говорить… – лицо Николы вдруг сморщилось, малыш заплакал.

Если Никола был влюблен в княгиню, а Тихон сделался ее любовником, тогда эта ненависть понятна… Тогда понятна.

«Но самый простой ответ – не самый верный», – тут же подсказал голос.

ГЛАВА III

Новые версии

В этот раз Марку приснился вовсе чудной сон. В своем сне он очутился на Китеже. Семь материков, изрезанных в кружево руслами рек и бесчисленными озерами. Зеленые равнины, холмы, долины. Озерные коты, озерные собаки, озерные тигры; львы и гиены тоже озерные – жителям Китежа не хватало названий земных видов, чтобы поименовать обитателей здешних вод. Однако свой разум на планете так и не появился, как и на всех других планетах, открытых людьми. Теперь эти земли и светлые воды обживали несколько государств, автономных союзных княжеств, объединенных под властью Великого князя Китежа. От пестроты здешнего мира рябило в глазах. Домики-пряники, терема и шатровые крыши соседствовали с усадьбами в стиле классицизма, готический замок сменялся грибницей урбанистических башен, тут же посреди леса открывался поселок из деревянных домов, украшенных прихотливой резьбой. На бесчисленных озерах и реках – катера и лодки, элегантные яхты, огромные лайнеры и деревянные ладьи с красными тяжелыми парусами. Все казалось уместным в этом пестром мире: и готика, и строгий классицизм – все было ко двору и к месту, все выглядело своим, обласканным и согретым любовью на манер матрешек, которых здесь любили выставлять на каминных полках и буфетах.