Приближаясь к лагерю фараона, он все чаще думал о Бент-Анат, и при мысли о скорой встрече с Рамсесом сердце его билось сильнее. Чаще всего грудь его наполняло чувство радостной уверенности, которое он, правда, сам считал безрассудным, но бороться с ним был не в силах.

Амени часто порицал Пентаура за то, что из-за своей чрезмерной скромности, лишенный честолюбия, он охотно уступал место другим. Поэт вспоминал об этом с улыбкой и сейчас, все меньше и меньше понимая самого себя; ибо хотя он сотни раз твердил себе, что он всего-навсего лишь простой, бедный, изгнанный жрец, тем не менее какое-то необъяснимое чувство шептало ему, что он имеет право искать руки Бент-Анат.

А что если фараон не отдаст ему свою дочь и в наказание за дерзость лишит его жизни?

Пентаур знал, что ни один мускул не дрогнет на его лице под острием секиры и умрет он счастливейшим из смертных, ибо то, чем одарила его дочь фараона, принадлежало только ему, и даже боги не в силах отнять у него ее любовь!

Несколько раз Пентауру и его воинам приходилось отражать нападения враждебных горцев, которые неожиданно налетали с лесистых горных склонов.

А когда они были в каких-нибудь двух переходах от цели, им пришлось выдержать серьезное сражение с неприятельским разведывательным отрядом, высланным, по всей вероятности, каким-то большим войском.

После этого боя рыжебородый, который особенно хорошо знал все дороги в окрестностях Кадеша, отправился в разведку и вернулся явно озабоченный и даже встревоженный: на дороге, по которой им предстояло ехать, он видел большие отряды хеттов. Как очутился противник здесь, в тылу египетской армии? Неужели Рамсес потерпел поражение?

Еще вчера им навстречу попадались египетские воины, которые рассказывали, что фараон все еще находится в своей ставке, но в ближайшие дни должно произойти крупное сражение. Не могло же оно так скоро закончиться. Да и бегущих египтян они не встречали.

– Если еще часа два нас никто не заметит, тогда я знаю, что делать, – сказал отец Уарды. – Там есть одно ущелье, из него раньше шла тропа через горы и пади прямо на равнину. Никто не знал ее, кроме махора и самых верных его воинов. На полпути к равнине лежит спрятанная от чужих глаз пещера, где мы не раз скрывались по нескольку дней. Хетты были уверены, что махор – колдун и может становиться невидимым: ведь они подстерегали нас на этой дороге, а мы вдруг как сквозь землю проваливались. Разумеется, никуда мы не проваливались, а просто прятались в той пещере; махор называл ее своей преисподней. Если ты не боишься ходить по горам и согласен несколько часов вести лошадь в поводу, то я укажу тебе эту дорогу, а завтра к вечеру мы будем в лагере фараона.

Ни минуты не колеблясь, Пентаур велел рыжебородому вести отряд. Не встретив по дороге противника, они добрались до узкого ущелья, по дну которого бежал вздувшийся от дождей ручей.

Рыжебородый Кашта спрыгнул с лошади, Пентаур и все остальные последовали его примеру. Лошадей ввели в воду, после чего рыжебородый тщательно заровнял все следы до самой дороги. Затем он повел отряд дальше, и около получаса они до колен в воде брели вверх по течению ручья. Наконец Кашта остановился перед густым кустом олеандра, стал что-то искать и, найдя тропу, осторожно раздвинул ветви куста. Его спутники, ведя за собой усталых коней, с трудом пробрались вслед за ним, и целый лес высоченных кедров принял их под свои сумрачные своды.

Тут им пришлось протискиваться между обломками скал, карабкаться куда-то вверх, катиться вниз по каменистым осыпям, где едва могли удержаться лошади, снова продираться через буйный кустарник и переходить вброд разлившиеся от зимних дождей ручьи.

Чем дальше они шли, тем труднее становилась дорога, так как начало смеркаться, а с неба, затянутого мрачными тучами, стали падать крупные капли дождя.

– Живей, не отставайте от меня! – крикнул рыжебородый. – Еще полчаса пути – и мы сможем обсушиться, если только я не собьюсь с тропы.

Вскоре упала одна из лошадей. Повозившись с ней довольно долго, путники с трудом подняли ее на ноги, а дождь тем временем лил все сильнее и сильнее, все темнее становилось вокруг. Отец Уарды часто останавливался, чтобы ощупать руками землю. Два раза он уже думал, что сбился с пути, но не переставал искать, пока вновь не находил тропу. Наконец он остановился и подозвал к себе Пентаура.

– Пещера должна быть где-то здесь, – вполголоса сказал он. – Держись за меня. Очень возможно, что мы встретим здесь людей махора Паакера. При его отце тут всегда был запас продовольствия и средства для добывания огня. Ты меня видишь? Хватайся за мою одежду, пригнись и иди так, пока я не крикну, что можно выпрямиться. Держи наготове свою секиру: в пещере могли укрыться хетты или дикие звери. Люди, ждите здесь! Скоро мы позовем вас, и вам будет, где обсушиться!

Пентаур продрался вслед за своим проводником сквозь мокрые кусты, пополз за ним по какому-то низкому лазу и очутился на небольшой площадке.

– Берегись! – предостерег его рыжебородый. – Держись левее – справа глубокая пропасть. Я чую запах дыма! Готовь секиру! В пещере должны быть люди. Оставайся здесь! Я сейчас приведу наших.

Рыжебородый пополз обратно, а Пентаур стал прислушиваться, повернувшись в ту сторону, откуда, как ему казалось, доносился запах дыма. Вскоре ему почудилось, что он различает узкую полоску света, затем он отчетливо услыхал сначала чей-то жалобный голос, потом как будто кто-то стал ругаться. Держась рукой за шероховатую стену слева от себя, он пошел на свет. Полоска становилась все ярче, казалось, свет пробивался сквозь дверную щель.

Рыжебородый воин тем временем вернулся. Оба они стали прислушиваться, и Пентаур шепнул:

– Они говорят по-египетски, я разобрал несколько слов.

– Тем лучше, – шепотом отозвался воин. – Здесь Паакер или кто-нибудь из его людей. Дверь цела, да еще и заперта. Если мы постучим четыре раза громко и три тихо, ее должны открыть. Ты слышишь, о чем они там говорят?

– Кто-то молит, чтобы его освободили, – сказал Пентаур. – И при этом поносит какого-то изменника. У другого – грубый голос, и он все время повторяет, что должен повиноваться своему господину. Но вот первый заплакал… Слышишь?.. Теперь он заклинает душой своего отца развязать ему руки… Какое отчаяние звучит в его голосе! Стучи, Кашта, мне кажется, мы пришли как раз вовремя, стучи, говорю я тебе!

Рыжебородый постучал сначала четыре раза, затем еще три потише. Из пещеры донесся истошный вопль, послышался скрежет тяжелого и, должно быть, заржавленного засова, грубо сколоченная дверь распахнулась, и хриплый голос спросил:

– Это ты, Паакер?

– Нет, – отвечал рыжебородый. – Это Кашта. Ты что, больше не узнаешь меня, Нуби?

Перед ним стоял старый эфиоп, раб Паакера.

– Ты еще жив? – в изумлении воскликнул он. – Что привело тебя сюда?

– Мой господин все скажет тебе сам, – отвечал Кашта и, отступив, пропустил вперед Пентаура.

Поэт подошел к рабу, и пламя горевшего в пещере огня, ярко вспыхнув, осветило его лицо.

Старик уставился на него и вдруг в ужасе отпрянул. Он бросился лицом на землю и громко взвыл, как собака, когда обозленный хозяин дает ей пинок ногой.

– Он приказал, он так приказал, клянусь тебе, о дух махора! – в ужасе повторял раб.

Пентаур застыл на месте, не в силах вымолвить ни слова, а от костра к нему полз какой-то юноша, связанный по рукам и ногам.

– Спаси меня, дух махора, спаси меня, отец! – в отчаянии вскричал он, и в голосе его звучала такая нежность, что сердце Пентаура невольно сжалось.

– Я не дух покойного, – проговорил поэт. – Я жрец Пентаур, и я узнаю тебя, юноша. Ты – Гор, брат Паакера, мы вместе с тобой воспитывались в Доме Сети.

Дрожа всем телом, пленник подполз ближе, внимательно вгляделся в Пентаура и воскликнул:

– Кто бы ты ни был, но ты похож на моего отца и лицом и голосом. Развяжи мои путы, спаси меня! Ужасная, неслыханная, чудовищная измена грозит нам, фараону и всему Египту.