Мальчишка повернулся и побежал в лес.

Глава седьмая

2 сентября 1823 года, утро

Уже настал день, Гласс мог определить это даже не пошевелившись, но в остальном понятия не имел о времени. Он лежал там, где упал вчера. Гнев довел его до края поляны, но лихорадка остановила.

Медведь растерзал Гласса снаружи, а теперь лихорадка терзала его изнутри. Гласс чувствовал себя так, словно его выжали. Он не мог унять дрожь, отчаянно желая тепла костра. Осмотрев лагерь, он заметил, что от обугленных останков костровых ям дым не поднимается. Нет огня, нет тепла.

Он подумал о том, сможет ли отползти назад к потрепанному одеялу, и сделал робкую попытку пошевелиться. Он напрягся, собрав все свои силы, но ответ его тела был сродни слабому эху в бескрайней расселине.

Движение затронуло что-то глубоко в груди. Он почувствовал приступ кашля и напряг мышцы живота, чтобы подавить его. Мышцы горели после бесчисленных прошлых схваток, и несмотря на все усилия, кашель все же вырвался. Гласс перекосился от приступа, похожего на боль, когда из тебя вырывают глубоко насаженный крючок. Ощущение было таким, словно через горло вытянули кишки.

Когда боль от кашля унялась, мысли его вернулись к одеялу. ?Мне надо согреться. ?Ему понадобились все силы, чтобы поднять голову. Одеяло лежало в двадцати футах. Перекатившись с бока на живот, он выкинул перед собой левую руку. Затем Гласс согнул левую ногу, и, подтянувшись, оттолкнулся. Подтягиваясь здоровой рукой и ногой, он полз по поляне. Двадцать футов показались двадцатью милями, и трижды он остановился передохнуть. Каждый вздох с хрипом вырывался из горла, и Гласс вновь почувствовал ноющую боль в развороченной спине. Когда одеяло оказалось в пределах досягаемости, он потянулся к нему. Хью натянул его на плечи, прильнув к толстой и тёплой шерсти одеяла гудзонова залива [18]. И потерял сознание.

Всё долгое утро тело Гласса сражалось с воспалёнными ранами. Он то впадал в забытье, то вновь приходил в себя, витая где-то между этими состояниями, рассматривая окружавшее его, как отдельные страницы книги, рассеянные осколки истории, не имеющие начала и конца, бессвязные. Придя в сознание, он отчаянно желал вновь заснуть, только чтобы облегчить свои страдания. Но в те мгновения, когда он выходил из забытья, его преследовала навязчивая, ужасающая мысль, что он может и не проснуться. Вот так приходит смерть?

Гласс не знал, сколько времени пролежал, когда появилась змея. Со смесью ужаса и восхищения Хью наблюдал, как она неторопливо выползла из леса на поляну. В её движениях присутствовала осторожность; змея остановилась на поляне, её язык заскользил, ощупывая воздух. Но несмотря на это, в повадках змеи проглядывал хищник, уверенно выслеживающий добычу. Змея вновь поползла вперед, её медленные извивающиеся движения внезапно ускорились, придав ей необычайное проворство. Она нацелилась на него.

Гласс хотел было откатиться в сторону, но в движениях змеи было нечто роковое. Затуманенный разум Гласса помнил о совете не двигаться при встрече со змеёй. Он замер, отчасти загипнотизированный, отчасти по собственной воле. Змея подползла на расстояние в несколько футов от его лица и застыла. Гласс смотрел, пытаясь перенять немигающий взор гадины. Но не мог с ней тягаться. Чёрные глаза змеи были так же беспощадны, как и чёрная смерть. Он завороженно следил, как змея свернулась в клубок, её тело напряглось с единственной целью - метнуться вперед и напасть. Её язык непрерывно скользил, осязая, ощупывая воздух. В середине клубка начал покачиваться из стороны в сторону хвост, гремя как метроном, отсчитывающий последние мгновения перед смертью.

Первый выпад змеи оказался столь стремительным, что Гласс не успел увернуться. Он в ужасе смотрел, как голова гремучей змеи метнулась вперед с открытой пастью, обнажив клыки с сочащимся ядом. Зубы вонзились Глассу в предплечье. Он вскричал от боли, когда гадина вцепилась в него, тряхнул рукой, но зубы держались, и змея раскачивалась в воздухе вместе с рукой. Наконец змея упала, её длинное тело свалилось прямо перед Глассом. Прежде чем тот смог откатиться, змея вновь свернулась кольцом и атаковала. В этот раз Гласс не смог закричать. Гадина погрузила зубы ему в горло.

Гласс открыл глаза. Солнце стояло прямо над ним; только из такого положения его лучи проникали на поляну. Гласс осторожно перекатился на бок, чтобы спрятаться от палящих лучей. В десяти футах от него вытянувшись лежала змея. Час тому назад она проглотила зайчонка. Теперь огромный бугор исказил размеры змеи, пока заяц медленно опускался в её желудок.

Гласс в страхе посмотрел на свою руку. Там не было следов укуса. Он осторожно коснулся шеи, почти ожидая найти прицепившуюся змею. Ничего. Он с облегчением осознал, что змея,- по-крайней мере, змеиные укусы - были просто приснившимся кошмаром. Он опять бросил взгляд на застывшую змею, переваривавшую свою добычу.

Хью отвел руку от горла. Он почувствовал плотный налёт солёной испарины от обильного потоотделения, хотя его кожа была прохладной. Лихорадка отступила. Вода! Тело изнывало от жажды. Он пополз к ручью. Растерзанное горло позволяло делать лишь самые короткие глотки. Даже они причиняли боль, хотя ледяная вода бодрила, придавала сил и очищала.

Знаменательная жизнь Хью Гласса началась вполне заурядно, с рождения первенцем в семье Виктории и Уильяма Глассов, английского каменщика в Филадельфии. К концу столетия Филадельфия переживала бум, и строители не находили недостатка в работе. Уильям Гласс так и не стал богачом, но вполне комфортно обеспечивал своих пятерых детей. Как истинный каменщик, Уильям считал родительский долг основой всего. Главную цель своей жизни он видел в том, чтобы дать детям образование.

Когда Хью проявил недюжинные способности к учебе, Уильям посоветовал ему подумать о карьере законника. Но Хью совсем не проявлял интереса к белым парикам и заплесневелым книгам. У него была своя страсть - география.

На той же улице, где жила семья Глассов, находилась контора судоходной компании "Роусторн и Сыновья". В вестибюле своего здания они выставили огромный глобус, один из немногих в Филадельфии. Каждый день, возвращаясь из школы, Гласс сворачивал в контору, вертел глобус вдоль оси, пальцами исследуя океаны и горы. Стены помещения украшали цветные карты, изображавшие важнейшие торговые пути. Тоненькие линии пересекали океан, соединяя Филадельфию с великими портами мира. Хью нравилось мечтать о местах и людях на концах этих тонких линий - от Бостона до Барселоны, от Константинополя до Китая.

Не желая сильно ограничивать сына, Уилльям предложил Хью стать картографом. Но для Хью простое составление карт выглядело делом слишком пассивным. Увлечение Хью крылось не в абстрактном изображении мест, но в них самих, во всех обширных областях, отмеченных как терра инкогнита. Картографы тех времен населяли эти неизведанные местности изображениями самых причудливых и устрашающих монстров. Хью часто гадал, существуют ли в действительности эти чудовища, или они просто творение пера картографа. Он спросил отца, но тот ответил: "Не знаю". Отец хотел припугнуть Хью, подтолкнув его к более практичному занятию. Но замысел его провалился. В тринадцать лет Хью вознамерился стать капитаном корабля.

В 1802 году, когда Хью исполнилось шестнадцать, Уильям, опасавшийся, что мальчик может сбежать в море, сдался желанию сына. Уильям был знаком с голландским капитаном фрегата компании "Роусторна и Сыновья" и попросил взять Хью на борт юнгой. Капитан, Йозиас ван Артцен, не имел сыновей. Он всерьёз взялся за Хью и в течение десяти лет обучал его корабельному мастерству. Ко тому времени, когда в 1812 году капитан умер, Хью дорос до должности первого помощника.

вернуться

18

Шерстяное одеяло "Компании Гудзонова залива" - тип шерстяного одеяла, который "Компания Гудзонова залива" продавала на территории Британской Северной Америки (нынешней Канады) и США в 18-19 столетиях. Одеяла использовались в основном для торговли с индейцами в обмен на пушнину и шкуры.