Графка молча смотрел на охотника, а тот, приняв какое-то решение, приказал:

– Собирайся. Давай, не стой пнем, бери свои шмотки и иди к Степаниде. На, ножовку отдашь и извинишься, она человек добрый – простит. Заодно поесть даст.

Старик, покашливая, повернулся, поднял куртку и побрел к калитке.

– Евграф Владиленович, я тебе кое-что сказать забыл!

Охотник почти не повысил голоса, но Графка встал как вкопанный и через секунду обернулся с выражением подобострастия на лице.

– Еще раз тебя увижу здесь, пеняй на себя. А обидишь хозяюшку, – Женька кивнул на Тоню, – на порог к Степаниде не пущу. Понял?

– Понял, понял, – быстро закивал Графка. – Ты, дамочка, извиняй, что напугал тебя, – обратился он к Тоне, – больше не буду.

И, кряхтя, исчез за калиткой.

– Ой, Женя, как вы вовремя появились! – облегченно вздохнула Тоня, когда старик исчез. – Спасибо вам большое! Он меня напугал.

– Да бросьте вы, ничего бы он не сделал. Переночевать хотел здесь, наверное, хотя вообще-то ему Степанида место в сарае приготовила. Так-то он мужик-то невредный, вот только пьет сильно, потому и злобы в нем много. Да только он как шавка: тявкает, а кусать уж и нечем. Ну все, пойдемте, хозяюшка, к вам. Я ведь по делу зашел-то, гляжу – нет никого, а за забором шумят… Ладно, он, чай, больше-то не появится.

Пока перелезали обратно через дырку, шли по саду, сидели в доме, в голове Тони время от времени всплывали слова о шавке. Она понимала, почему Женька не испугался старика: при нем тот мгновенно растерял всю свою ярость. Но сама хорошо помнила, какими глазами смотрел на нее сумасшедший пьяница, и ей становилось не по себе при мысли, что было бы, если бы охотник не зашел попросить инструменты для какой-то работы у Степаниды.