Любуясь, как реформа преображала русскую старину, не доглядели, как русская старина преображала реформу.

В России нет ничего невозможного, кроме реформ.

Александр I относился к России как чуждый ей, трусливый и хитрый дипломат. Николай I – как тоже чуждый и тоже напуганный, но от испуга более решительный сыщик.

Русский народ изгнал Наполеона, потому что француз не может быть русским царем. Настоящим русским царем может быть только немец.

Русский коммунизм – незаконное детище Карла Маркса и Екатерины Великой.

История русской революции – это сказание о граде Китеже, переделанное в рассказ об острове Сахалине.

Величайшим несчастьем России было рождение Ленина, а вторым несчастьем России была его смерть.

За семнадцатым годом сразу следует тридцать седьмой.

В России историю следует издавать в виде блокнота, в котором легко изъять любую страницу и заменить ее новой.

Сколько раз мы спасали мир! А сколько раз пытались уничтожить!

Как много побед мы одержали, идя вперед! А сколько еще одержим, возвращаясь!

Кто же виноват, что кроме Истории мы ничего не умеем делать?

Ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал.

Пушкин был слишком эгоцентрист, когда написал Чаадаеву, что не хотел бы себе отечества с иной судьбой. Себе – может быть, а отечеству он мог бы пожелать судьбу и получше.

Минин и Пожарский спасут Москву от России.

Русская история до Петра Великого сплошная панихида, а после Петра Великого – одно уголовное дело.

Я даже затрудняюсь назвать его великим человеком – не потому, чтобы он не был достаточно велик, а потому, что он был недостаточно человеком.

Петр ускорял перенимание западничества варварской Русью, не останавливаясь перед варварскими средствами борьбы против варварства.

Петр I готов был для предупреждения беспорядка расстроить всякий порядок.

Чтобы защитить отечество от врагов, Петр опустошил его больше всякого врага.

Я западник и потому – националист. Я западник и потому – государственник.

Наши западники все еще заучивают западные учебники слово в слово и не умеют передавать их своими словами. Для них западная культура все еще работа памяти, а не сознания.

Чужой западноевропейский ум призван был нами, чтобы научить нас жить своим умом, но мы попытались заменить им свой ум.

Славянофильство – история двух-трех гостиных в Москве и двух-трех дел в московской полиции.

Даже искренне верующий славянофил все-таки остается внутренне чужд и непричастен народной вере. Он верит в народ и в его веру; но ведь народ верит не в самого себя и не в свою веру.

Славянофилы поклонялись русскому народу не потому, чтоб он действительно был воплощением христианского идеала, а напротив, они старались представить его себе и другим в таком идеальном свете потому, что уже поклонялись ему, каков бы он ни оказался: он был для них не по хорошему мил, а по милу хорош.

Говорят про Россию, что она не принадлежит ни к Европе, ни к Азии, что это особый мир. Пусть будет так. Но надо еще доказать, что человечество, помимо двух своих сторон, определяемых словами – Запад и Восток, обладает еще третьей стороной.

Народники так умно рассуждают об основах своей жизни, что кажется, то, на чем они сидят, умнее того, чем они рассуждают о том.

Умом Россию не пронять.

Сравнивают народ с растением, говорят о крепости корней, о глубине почвы. Забывают, что и растение, для того чтобы приносить цветы и плоды, должно не только держаться корнями в почве, но и подниматься над почвой, должно быть открыто для внешних чужих влияний, для росы и дождя, для свободного ветра и солнечных лучей.

Русские уже благодаря размерам своей страны космополиты или, по крайней мере, на одну шестую космополиты, поскольку Россия занимает почти шестую часть всего населенного мира.

Западники тащат Россию в Европу, почвенники – в Азию, которая мчится в Европу.

Грубая память народов хранит только имена их притеснителей да свирепых героев войны. Дерево человечества забывает о тихом садовнике, который пестовал его в стужу, поил в засуху и оберегал от вредителей; но оно верно хранит имена, безжалостно врезанные в его кору острой сталью.

История почти всегда приписывает отдельным личностям, а также правительствам больше комбинаций, чем у них на самом деле было.

Будем снисходительны к великим деяниям: они так редко бывают преднамеренными.

Историки знают, как много героических поступков было совершено ввиду отсутствия других альтернатив.

Люди говорят: он занял это место, потому что был величайшим гением времени. А следовало бы сказать: так как он занял это место, он прослыл величайшим гением эпохи.

В историю можно войти, а можно и вляпаться.