Вокруг не раздавалось ни шороха, и тем не менее я ощущал на себе чей-то взгляд. Лэндор, я чувствовал эти глаза и их нечестивый огонь.

Можете представить, какая ярость бушевала внутри меня? С каким упрямством я заставлял свое неподатливое тело двигаться? Шаг, второй, третий. И вдруг я услышал: – Обожди, По.

Эти слова были точно призраки, явившиеся из иного мира. Сколько же времени произнесший их ждал меня в своей темной засаде? Когда он приблизился и я услышал его негромкое учащенное дыхание, мне стало понятно, что этот человек тоже спешил сюда и, скорее всего, появился незадолго до меня.

Меня раздирали сотни противоречивых ощущений, однако я сумел сохранить надлежащее присутствие духа и спросил незнакомца, что привело его среди ночи в чужую казарму. Он не ответил и, как мне показалось, остановился. Впрочем, нет. Все молекулы воздуха в этом колодце тьмы сотрясались от его беспокойного перемещения. И тогда я понял: он двигался вокруг меня, словно Луна вокруг Земли. Только эта «луна» была темной, холодной и пагубной.

И вновь я с максимальной учтивостью осведомился у незнакомца, какое дело заставило его искать встречи со мной и нельзя ли отложить это дело до утра. Голос его прозвучал холодно, сухо и вместе с тем вкрадчиво:

– Ты ведь не обидишь ее, По? А?

Так вот кто ждал меня в темноте вестибюля! Артемус! Представляете, Лэндор, достаточно ему было упомянуть о ней, как все мои чувства хлынули наружу. Избегая малейшей двусмысленности, я ответил, что скорее решусь остаться без рук и ног, чем причиню малейшую обиду его сестре. (Как меня подмывало сказать: «Я скорее вырву сердце из груди», но я сдержался.)

– Я не это имел в виду, – спокойно возразил мне Артемус. – Могу ли я быть уверен, что ты не воспользуешься минутной женской слабостью? Не хочется думать, что человек с такими печальными глазами способен повести себя как хам и грубиян.

Я ответил ему, что, согласно моим представлениям, любые телесные чары, присущие женщине, всегда бледнеют в сравнении с неодолимой притягательностью чар духовных, которые есть суть настоящего женского обаяния и которые способствуют длительному союзу обоих полов.

В ответ на мои искренние слова Артемус сухо рассмеялся.

– Я так и думал. Знаешь, По… прости, мне не хотелось бы тебя смущать, но сдается мне, что ты еще ни разу не был с женщиной? Я прав?

Темнота, которую я минуту назад проклинал, стала для меня благословенной и спасительной. Если бы в тот миг над нами пронесся бог Ра на своей золотой колеснице… представляю, как смеялся бы Артемус, видя мои пылающие щеки.

– По, друг мой, ты только не пойми мои слова превратно, – продолжал он. Твоя чистота – весьма драгоценное качество. Ты обладаешь… какой-то несокрушимой невинностью, и это очень импонирует всем, кто относится к тебе с дружеской симпатией. Сюда же я причисляю и себя, – добавил он.

Вы не поверите, Лэндор: оказывается, можно видеть в темноте. Я не шучу. Конечно, не так отчетливо, как при свете. Но я увидел… я действительно увидел лицо Артемуса. Увидел его дрожащие губы, остановившиеся глаза и голову, то и дело клонившуюся набок.

«Ну чего мне бояться? – подумал я. – Какая опасность может исходить от этого человека?»

Его лицо излучало лишь доброту и дружеское расположение.

– По, – опять произнес Артемус.

Он протянул руку и коснулся меня, но совсем не так, как я ожидал. То есть его жест не был жестом мужской дружбы. Артемус взял мою руку и осторожно распрямил мне пальцы. Затем с восторгом (с меланхоличным восторгом, как мне показалось) прошептал:

– Какие у тебя прекрасные руки, По. Они столь же красивы, как женские.

Артемус взял и вторую мою руку, поднеся ее к своему лицу.

– Руки священника.

А затем… я вздрагиваю, вспоминая тот миг… затем он прильнул губами к моим рукам.

Понимаю, что, задаваясь этим вопросом, я навожу на Артемуса тень новых подозрений. Но расследование, как вы говорили, не приемлет эмоций. Я напишу вопрос, не дающий мне покоя: возможно ли, что в ночь своей гибели Лерой Фрай отправился на свидание не с женщиной, а (одно это предположение заставляет дрожать перо в моей руке) с… молодым человеком?

8 декабря

Оставим на время животрепещущий вопрос По. У меня тоже есть вопрос, который я намереваюсь задать тебе, читатель: почему я ждал от капитана Хичкока понимания и сочувствия? Какие основания были у меня надеяться на это?

Я рассказал ему о сражении в темном шкафу, о стычке на вест-пойнтской дороге. И чего я ожидал в ответ? Расспросов о моем здоровье? Тревоги за мою безопасность? Мне пора бы привыкнуть к особенности Хичкока: сведения всегда интересовали его больше, нежели судьба того, кто их принес.

– Никак не пойму, – начал капитан, постукивая по крышке стола, – зачем нашему человеку… если, конечно, это был кто-то из наших… зачем ему понадобилось подкарауливать вас вдали от академии? Ради чего?

– Думаю, он хотел проследить за мной. Я ведь тоже следил за ним.

Пока я отвечал на этот вопрос, в мозгу мелькнула мысль: а если тот таинственный незнакомец выслеживал вовсе не меня? Что, если объектом его слежки был По? Вдруг он видел, как По зашел в «Красный домик»? Возможно, незнакомец видел и мой приход туда, что позволяло ему сделать весьма интересные выводы о времяпрепровождении кадета По.

Естественно, все эти мысли я оставил при себе. Рассказать о них Хичкоку было равносильно признанию в том, что я склонил их кадета самовольно покинуть расположение академии, а потом распивал с ним крепкие напитки. Зачем еще больше ронять себя в глазах человека, который и так невысокого мнения о тебе?

– И все равно получается какая-то бессмыслица, – продолжал капитан. – Если на вест-пойнтской дороге вы столкнулись с тем же человеком, который атаковал вас в доме Маркисов, почему в первом случае он пытался вас убить, а во втором – бросил бездыханным и скрылся?

– Не забывайте, капитан: у него был сообщник. Возможно, тот отрезвляюще подействовал на своего товарища. А может, они просто хотели как следует меня напугать.

– Но если вы уверены в причастности Артемуса ко всем этим событиям, почему мы тянем с его арестом? – спросил Хичкок.

– Капитан, я не знаю, как осуществляется правосудие у военных. У себя в полиции мы не могли арестовать никого, не имея на то веских оснований. А таких оснований у нас с вами пока что нет. В нашем распоряжении лишь несколько разрозненных фактов. – Я начал загибать пальцы. – Смотрите, что мы имеем. Воротничок священника. Мы же не станем подозревать всех окрестных священников?.. Идем дальше. Кровь на офицерской форме Джошуа Маркиса может быть чьей угодно. Возможно, его собственной. Думаю, ни Кокрейн, ни Эшер Липпард не опознают эту форму. Оба видели лишь офицерскую нашивку.

Капитан Хичкок открыл шкафчик и налил себе рюмку шерри, которую опрокинул залпом. Мне он выпить не предложил, что меня не особо удивило. Удивляло другое: капитан уже не стеснялся моего присутствия.

– А я думаю, нам пора вызывать Артемуса для прямого допроса.

– Капитан…

– Если на него достаточно надавить…

Я уже имел некоторый опыт общения с военными и знал: если офицер высказывает вам свои соображения, их ни в коем случае нельзя отметать с ходу. Вы должны с надлежащим вниманием выслушать их и пропустить через мысленное сито, будто драгоценную руду, а затем, изобразив на лице сожаление, упавшим голосом сообщить, что это не совсем та руда, какую вы искали. И потому мне пришлось устроить спектакль с «просеиванием».

– Что ж, капитан, вы с полковником Тайером здесь хозяева и, возможно, лучше знаете, как поступить. Но, понаблюдав за Артему сом, скажу: у этого парня хватает выдержки и хладнокровия. Он прекрасно знает, что у нас нет прямых улик против него. Ему достаточно вежливо и упорно – как и подобает джентльмену, уверенному в своей невиновности, – отвергать наши обвинения, и мы будем не вправе что-либо сделать с ним. Мне это видится так. К тому же Артему с убедится, что мы его подозреваем, и это заставит его действовать с большей осторожностью.