Заранее оговоримся: нас интересуют только произведения, посвященные российскому государству. Таким образом, за пределами обзора остается большой пласт утопий об идеальном мироустройстве и миропорядке. Социальные утопии, фантазии об идеальном государстве появились в народном сознании еще в Древней Руси. Наиболее известные — «Хождение Агапии в рай» и «Путешествие Зосимы к рахманам». В противоположность им бытовала и «державная» легенда о невидимом граде Китеже, то ли сокрытом под землей, то ли погруженном в воды вулканического озера Светлояр, что в Нижегородской губернии. Литературная же утопия в России родилась одновременно со становлением авторской прозы — на рубеже XVII–XVIII веков, хотя примеры утопических сочинений, принадлежащих перу конкретного автора, мы можем обнаружить и в более ранние времена — например, «Сказание о Магмет-салтане», созданное в 1547 году публицистом XVI века Иваном Пересветовым.

Утопические сочинения, так или иначе, отражают настроения общества. С момента закрепления в пространстве российской словесности фантасты не раз возлагали на себя «мессианскую» роль проводников, указующих России единственно верный (по их мнению) путь к вожделенному «Золотому веку». А поскольку сочинители принадлежали к различным социальным группам, то естественно, что их «рекомендации» разнились очень существенно. И сама направленность фантазий изменялась одновременно с социальными и политическими запросами времени.

Большинство начальных утопических сочинений, родившихся в эпоху Просвещения, являли собой абстрактные образы идеального государства, как правило, не имевшего зримой связи с Россией. Исключение составляет разве что сочинение князя Михаила Щербатова «Путешествие в землю Офирскую г-на С… швецкаго дворянина» (1773–1774), довольно прозрачно намекавшее на Россию (даже названия городов легко прочитывались: Квамо — Москва, Переграб — Петербург и т. д.). Признавая заслуги Петра Великого (в романе — Перегоя) в деле просвещения России, князь, убежденный государственник, тем не менее не скрывает своего недовольства петровскими реформами и пытается исправить «роковые ошибки». Единственно правильный путь для России, считает он, возврат к патриархальной самобытности, где царит «диктатура добродетели» (В. Гуминский). А для укрепления государственной власти Щербатов предлагает проект военных поселений. Если в двух словах, то идеал России по Щербатову — это «полицейское» государство, где царят Закон и Порядок.

Политическая жизнь России в XIX веке началась с восстания декабристов. А «фантастическая» жизнь — с появления декабристской утопии «Сон» (1819), принадлежащей перу известного музыкального критика и декабриста А. Д. Улыбышева. Это во всех смыслах декларативное сочинение отчетливо пропагандирует взгляды декабристского окружения относительно того пути, по которому России следует двигаться к Абсолютному Счастью.

«Из всех видов суеверий мне кажется наиболее простительным то, которое берется толковать сны. В них, действительно, есть что-то мистическое, что заставляет нас признать в их фантастических видениях предостережение неба или прообразы нашего будущего», — так начинает свое повествование А. Д. Улыбышев. Утопические образы будущего русские авторы чаще всего «транслировали» через сновидения героев. Одна из причин заключается в том, что цензура (царская не менее, чем советская) весьма настороженно относилась к литературным «заглядам в Будущее», ведь нередко утопии соприкасались с болезненными социальными проблемами, а выдуманная Россия оказывалась антитезой России реальной. И вот автор будто заранее выстраивает свое алиби для обвинителей: мало ли что может присниться! И вторая причина: «То, что европейскому философу и сочинителю казалось возможным уже в процессе ближайшего созидания, для русского утописта представало пронзительной мечтой, осуществимой лишь в очень далеком будущем» (В. П. Шестаков).

Итак, оказавшись во сне в Петербурге неопределенного далека, автор моделирует свою счастливую Россию. В результате общественного переворота Россия освободилась от гнета самодержавия и крепостничества, превратившись в страну просвещенную и демократическую, где все имеют право на образование и равны перед законом. Странствуя по будущему Петербургу, альтер-эго писателя с восторгом демонстрирует читателю перемены. В помещениях многочисленных казарм, которыми был переполнен город, разместились общественные школы, библиотеки, академии. Михайловский замок превратился в Дворец Государственной Думы, в Аничковом дворце разместился Русский Пантеон, где собраны статуи великих русских героев и общественных деятелей. Но строительству любого нового общества, как известно, сопутствуют неизменные ритуалы жертвоприношений. В данном случае Улыбышев решил пожертвовать Александро-Невской лаврой, которую россияне попросту разрушили как символ религиозного фанатизма, воздвигнув на монастырских руинах триумфальную арку. Столетие спустя большевики реализовали-таки мечту писателя-декабриста, правда, не в Петербурге, а в Москве, и вместо триумфальной арки соорудили бассейн…

Вполне закономерно, что новая Россия сменила и государственную символику: место двуглавого орла на российском флаге занял феникс — символ «свободы и истинной веры» (не понятно, правда, что это за вера). Но вот штришок, который не может не насторожить: показав перспективы благостной жизни, автор мимоходом упоминает о пятидесятимиллионной армии, которую утопическое государство содержит якобы «для внутреннего спокойствия»… Декабристские утопии расчистили дорогу утопиям социалистическим. Хрестоматийный пример последней — «Четвертый сон Веры Павловны» Н. Г. Чернышевского (1863), который, собственно, и является первым в русской литературе певцом социалистической утопии. Роман «Что делать?» слишком хорошо известен читателям еще со школьной скамьи, поэтому не станем на нем задерживаться.

В 1840 году вышел роман Владимира Соллогуба «Тарантас», где тоже есть утопическая глава — сон-путешествие героя в идеальную Россию. Но это Россия, рожденная фантазией писателя-славянофила. Внешне она вполне согласуется с представлениями демокра-та-«западника» Чернышевского. Все тот же вариант: Труд — Братство — Равенство. Ну, может, чуть в более пасторально-патриархальных тонах. Однако Соллогуб — за усовершенствованные традиции. Утопический мир Соллогуба куда более приятный, уютный, цельный. Здесь царит культ добровольного труда, здесь почитают науки и уважают человека и национальное достояние (будь то искусство или природа). Автор не предлагает «готовый» вариант идеальной России, а пытается экстраполировать движение россиян к социальному благополучию. «Мы шли спокойно вперед, с верою, с покорностью и надеждой… Терпением разгадали мы загадку — простую, но до того еще никем не разгаданную… Люди кричали много о своих правах, но всегда умалчивали о своих обязанностях. А мы сделали иначе: мы крепко держались обязанностей, а право, таким образом, определилось у нас само собой». Поучительное чтение, не так ли?