В первых же строфах «Паломничества» автор дал четкую характеристику своему герою:

Жил в Альбионе юноша. Свой век
Он посвящал лишь развлеченьям праздным,
В безумной жажде радостей и нег
Распутством не гнушаясь безобразным,
Душою предан низменным соблазнам,
Но чужд равно и чести и стыду,
Он в мире возлюбил многообразном,
Увы! лишь кратких связей череду
Да собутыльников веселую орду.
Он звался Чайльд-Гарольд. Не все равно ли,
Каким он вел блестящим предкам счет!
………………………………………..
Вступая в девятнадцатый свой год,
Как мотылек, резвился он, порхая,
Не помышлял о том, что день пройдет —
И холодом повеет тьма ночная.
Но вдруг, в расцвете жизненного мая,
Заговорило пресыщенье в нем,
Болезнь ума и сердца роковая,
И показалось мерзким все кругом:
Тюрьмою – родина, могилой – отчий дом.[68]

Как утверждал Вальтер Скотт, герой Байрона «…предстал перед публикой, исполненный презрения к тем благам, к которым как будто стремится большинство людей. Чайлд-Гарольд изображен человеком, пресыщенным слишком доступными ему наслаждениями; в перемене мест и обстановки он ищет исцеления от скуки жизни, проходящей без цели».[69] Не зря вечно сопутствующими байроновскому пилигриму романтическими атрибутами стали посох паломника и лира поэта.

Иными словами, в годы страшнейшего общеевропейского катаклизма и последовавшей затем эйфории победы Байрон впервые в мировой литературе попытался показать человека в поиске святости вне Бога, а точнее, ищущего святости в дьявольском. Именно поэтому «Паломничество Чайльд-Гарольда» нередко называют богоборческим произведением.

Смирившись с идентификацией его с Чайльд-Гарольдом, Байрон собственной судьбой продемонстрировал жизненный итог своего пилигрима. Четвертую песнь поэмы писал в Венеции толстеющий, опустившийся лорд – один из богатейших людей Европы. Все ему было скучно и неинтересно, даже собственная маленькая дочь Аллегра, которая умерла в забвении, поскольку кроме отца некому было о ней позаботиться.

В демократической, а затем и в советской литературе постоянно пытались идеализировать участие Байрона в национально-освободительной борьбе итальянского и греческого народов. На деле же вожди этих движений рассматривали Байрона как бездонный денежный мешок, который они могли пользовать в собственных интересах. Благо романтически настроенный, закисший от скуки поэт был неприспособлен к реалиям революционной жизни. Бестолковое вмешательство Байрона в 1823 г. в греческое восстание казалось ему самому спасительной ниточкой из мира праздного прозябания, но лишь смутило вождя греков князя Маврокордато. От поэта отделались, передав под его начало отряд сулиотов, которым он платил жалованье из своего кармана.

Так ни разу и не вступив в бой, даже ни разу не увидев врага, Байрон погиб не просто бессмысленно, но чудовищно бессмысленно. Он искупался в холодном море, простудился, не долечившись, пожелал совершить конную прогулку, попал под ледяной дождь и 19 апреля 1824 г. умер, видимо, от воспаления легких. Поэта немедленно провозгласили героем греческого национально-освободительного движения и невинной жертвой османских феодалов.

Возможность оказаться святым и высокомерным учителем людей, лишь пассивно созерцая презренный мир человеков, сделала Чайльд-Гарольда одним из любимейших героев европейской аристократии. В обществе стало модно созерцать толпу с холодным безразличием аналитика и критика. Мода эта породила в литературе целую плеяду новых Чайльд-Гарольдов. Особенно ярко проявилось это в России. Ведь Чацкий, Онегин, Печорин, даже Базаров, пусть и в меньшей степени, но все же все они наследники Чайльд-Гарольда, бесплодные и бессмысленные в абстракте своих нравоучений.

Сэмюел Пиквик

100 великих литературных героев - i_020.jpg

Когда Чарльзу Диккенсу предложили сделать текстовое сопровождение к гравюрам Роберта Сеймура, никому и в голову не могло прийти, что молодой писатель создаст великое произведение и выведет на его страницах великого литературного героя XIX в., который неожиданно вошел в своеобразную перекличку с еще более великим героем начала XVII в. Речь, конечно, идет об эсквайре Сэмюеле Пиквике – Дон Кихоте викторианской Великобритании. Впрочем, черты и популярность Дон Кихота эсквайр приобрел лишь после появления его собственного Санчо Пансы – Сэмюела Уэллера, а проще – слуги Сэма. Именно тогда интерес читателей к «Посмертным запискам Пиквикского клуба» резко вырос и остался неизменным по сей день, а сами герои романа начали жить своей, независимой от автора, жизнью.

Чарльз Диккенс родился в 1812 г. в Лендпорте, пригороде Портсмута. Он стал вторым ребенком из восьми в семье Джона Диккенса (1785/1786—1851), мелкого сотрудника Адмиралтейства, служившего на Портсмутской верфи, и Элизабет Барроу (1789–1863). Отец был человеком легкомысленным и пьющим, поэтому Диккенсы часто жили в долг.

В 1823 г. Джона перевели в Лондон, и семья последовала за ним в столицу. Примерно тогда же Чарльз стал сочинять рассказы «для домашнего пользования». Правда, единственный, кто непременно приходил от них в восторг, был добродушный отец.

К сожалению, к 1824 г. Джон Диккенс влез в такие непосильные долги, что его посадили в долговую тюрьму. Семейство Диккенсов, от которого отвернулись почти все обеспеченные родственники, впало в нищету и всем скопом переселилось в камеру к отцу: там не надо было платить за жилье, а Джон при этом продолжал получать жалованье от Адмиралтейства.

Вскоре, к всеобщей радости, дальний родственник матери предложил Чарльзу работу на складе принадлежавшей ему фабрики по производству ваксы и обещал платить по 6 шиллингов в неделю. Это было спасение! Юный Диккенс должен был запечатывать банки с ваксой и при этом получал больше, чем другие мальчики, выполнявшие ту же работу. Отныне Чарльз стал жить отдельно от семьи в съемной комнате. Сам Диккенс считал, что шесть месяцев на фабрике ваксы стали для него временем позора и страданий, когда он чувствовал себя униженным, покинутым, беспомощным, лишенным всякой надежды… Однако именно в те горькие месяцы, поделенные между долговой тюрьмой, где пребывали родители, съемной квартирой и фабрикой по производству ваксы, будущий писатель приобрел бесценный опыт и знания о лондонских трущобах, которые легли в основу многих произведений, принесших Диккенсу мировую славу.

В апреле 1824 г. Джон Диккенс заплатил долг, освободился и почти сразу же вышел на государственную пенсию. И хотя семье все еще трудно было сводить концы с концами, отец немедленно потребовал, чтобы Чарльз продолжил учебу. Вскоре Джон по протекции одного из братьев жены получил место парламентского репортера в газете и смог позволить себе определить любимого сына в частную школу, правда, только приходящим учеником.

В 1827 г. Чарльз Диккенс завершил учебу и устроился рассыльным на фирму стряпчих «Эллис и Блекмор». Считается, что именно клиенты-оригиналы этой фирмы, а также ряд событий, участником и свидетелем которых стал юноша за полтора года службы в «Эллис и Блекмор», подсказали писателю ярчайшие страницы «Посмертных записок Пиквикского клуба».

Диккенс упорно занимался самообразованием. Он изучил стенографию, регулярно посещал библиотеку Британского музея, брал уроки мастерства у актера-профессионала. В итоге весной 1832 г. Чарльз (при поддержке отца) смог стать газетным репортером в Палате общин британского Парламента.

вернуться

68

Байрон Дж. Г. Собр. соч. в 4-х т. Т. 2. М.: Правда, 1981.

вернуться

69

Скотт Вальтер. Собр. соч. в 20-ти т. Т. 20. М.—Л.: Художественная литература, 1965.