Уже после завершения конференции в руки Стецкого попала платформа Рютина, которую, по его версии в пересказе Астрова, написали Бухарин, Рыков, Томский и Угланов, а Рютин лишь взял на себя ответственность. Такая роль приписывалась платформе и на февральско-мартовском пленуме, но, как мы увидим, Бухарин вполне убедительно опроверг эту версию.

Осенью 1932 г. с арестом Слепкова и других правых сеть правых была дезорганизована[121]. Но Бухарин продолжал готовиться к будущим политическим потрясениям и говорил Астрову, что контактирует с бывшими эсерами. 18 февраля 1933 г. был арестован и Астров.

В апреле 1933 г. 38 участников организации правых были присуждены к различным срокам заключения и ссылки. «Старшие товарищи» были освобождены от наказания. Бухарин сумел отмежеваться от своей школы. Он заявил, что возобновление фракционной работы – возмутительно и преступно. Теперь Бухарину было важно убедить Сталина в том, в чем еще недавно тот сам убеждал Бухарина: «Ты оказался прав, когда недавно несколько раз говорил мне, что они «вырвались из рук» и действуют на свой страх и риск…»[122]

14 января 1933 г. ОГПУ провело аресты троцкистов. Многие из них формально заявили о разрыве с Троцким и оппозиционной деятельностью. У И. Смирнова, Е. Преображенского и других 75 арестованных было обнаружены письма Троцкого из-за границы, переписка с троцкистами, пропагандистские материалы[123], которые подтверждали – левые оппозиционеры редко становятся бывшими.

Участники группы троцкистов были отправлены в тюрьмы и ссылки. Правда, уже в августе 1933 г. их стали освобождать, а Преображенского даже приняли в партию и дали выступить на ее съезде.

Следствию не удалось установить, что И. Смирнов в 1931 г., во время заграничной командировки, встречался с сыном Троцкого Л. Седовым и обсуждал взаимодействие его группы с Троцким. Контакты продолжились в 1932 г., во время поездки за границу Э. Гольцмана, который передал Седову письмо Смирнова о переговорах между группами троцкистов, зиновьевцев и Ломинадзе – Стэна о создании блока. Седов утверждал, что он получил сообщение о переговорах между блоком левых (троцкистами и зиновьевцами) и правыми: слепковцами и рютинцами[124]. Это позволило историку-троцкисту В. Роговину сделать вывод: «В 1932 году стал складываться блок между участниками всех старых оппозиционных течений и новыми антисталинскими внутрипартийными группировками»[125].

Говорить о складывании блока рано – связи носили информационный характер, как, скажем, связи Промпартии и меньшевиков. При случае троцкисты были готовы доказать властям свою лояльность за счет коллег по нелегальной оппозиционной деятельности. Так, после разоблачения рютинцев Л. Преображенский направил в ЦКК сообщение о том, что получил анонимное письмо, которое нужно рассматривать в связи с делом «Союза марксистов-ленинцев». Вряд ли Преображенский стал бы способствовать раскрытию организации, с которой находился в связи. Возможно, с рютинцами контактировал Смирнов. Преображенский же был возмущен письмом к нему правых коммунистов-рабочих (возможно, принадлежавших не к рютинской, а к еще одной группе), да и авторы письма Преображенского не жаловали: «Московские рабочие считают наше положение катастрофическим и безвыходным. Страна, по существу, уже голодает, и массы не в состоянии работать. Поэтому Ваша хваленая индустриализация, на которую вы с Троцким толкнули Сталина, обречена на полное фиаско… Все спекулируют, таково завоевание социалистической пятилетки… Но подумайте только, с каким омерзением и негодованием отшатнулся бы от вас любой революционер до 17-го года, если бы вы сказали ему, что после революции у нас будут такие порядки… Самодержавие Сталина неизбежно должно привести к тому же концу, что и Николая»[126].

Это письмо отражало массовые настроения, проникавшие в партию. Троцкисты и зиновьевцы не симпатизировали этим настроениям, но они тоже считали Сталина ответственным за провалы, за компрометацию левого курса, который проведен некомпетентно. А уж если Сталина действительно постигнет судьба Николая, то восстановленный в 1932 г. блок левых был готов действовать самостоятельно. На каком-то этапе даже в союзе с правыми коммунистами.

Уж очень отличалось возникавшее на глазах новое общество от коммунистических идеалов, уж очень бедственным было положение рабочего класса. За что боролись?! Почему нельзя обсуждать политический курс и недостатки руководителей даже между товарищами коммунистами? Накапливаясь, недовольство не находило выхода, а ответы на неудобные Сталину вопросы можно было найти в троцкистском «Бюллетене оппозиции». Троцкий был «голосом оппозиции», потому что мог из своего далека излагать критическую точку зрения коммуниста на сталинскую политику. На процессах 30-х гг. говорилось об обширных связях Троцкого в СССР. Были ли эти связи реальностью? Например, Троцкий отрицал, что знал своего «связника» Райха, упоминавшегося на процессах. Современные исследования показывают, что Райх был в контакте с Троцким и, следовательно, Троцкий скрывал реальные контакты с большевиками, оставшимися в СССР[127].

Троцкий оставался фактором политической жизни СССР. Между тем взгляды Троцкого в начале 30-х гг. заметно менялись. Иначе после сдвигов Первой пятилетки и быть не могло. Еще в 1930 г. Троцкий заявил об индустриализации: «Разгон взят не по силам»[128].

В марте 1930 г., во время сталинского временного отступления на поле коллективизации, Троцкий, естественно, возложил на сталинскую фракцию ответственность за провал: «Все, что проповедовалось годами против оппозиции, якобы не признававшей этого, – о «смычке», о необходимости правильной политики по отношению к крестьянству, вдруг оказалось забыто, или, вернее, превращено в свою противоположность… Как уже не раз бывало в истории, хвостизм превратился в свою противоположность – в авантюризм»[129].

Это означало, что разногласия Троцкого с правой оппозицией перед лицом сталинского скачка становились непринципиальными. Троцкий требовал более научного планирования вместо волюнтаристских рывков, выступал за демократизацию внутрипартийного режима: «Задачи правильного распределения производительных сил и средств могут быть разрешаемы только путем постоянной критики, проверки, идейной борьбы различных группировок»[130]. Оказавшись за рубежом, Троцкий сдвинулся в сторону демократических идей. Конечно, демократизм Троцкого был очень ограниченным. С его точки зрения, небольшевистские массы не должны были иметь отношение к выбору стратегии развития страны. Но в масштабе своих предприятий и местностей они тоже могли вставить свое слово.

Экономически оппозиция стремилась сохранить огосударствление экономики, которое считала дорогой к социализму. Но поскольку в реальности государственное хозяйство не улучшило жизни трудящихся, идти к социализму предполагалось более осторожно. После первой пятилетки Троцкий, как и Бухарин, выступал за упорядочение хозяйства, инвентаризацию, направление ресурсов на улучшение положения рабочего класса (Бухарин делал акцент на крестьянстве). Это означало бы конец форсированной индустриализации. Собственно, и Сталин во Второй пятилетке перешел от форсированного этапа к наведению порядка в экономике. Но Троцкий считал, что сталинское руководство и связанные с ним слои бюрократии должны нести ответственность за произошедшее. Необходимо «отделение здорового от больного, очистка от мусора и грязи»[131] в бюрократических коридорах. И, конечно, необходимо «выполнить последний настойчивый совет Ленина – убрать Сталина»[132]. В этом контексте требование Троцкого звучит как чисто политическое. Но после того, как требование «убрать Сталина» будет повторяться оппозиционными группами, Сталин станет трактовать его как террористический призыв.