В своих декабрьских показаниях 1930 г. (когда уже сломались Якубович и Гинзбург) Суханов по-прежнему расходится со следствием: «в моем присутствии никто из моих знакомых никогда не высказывал какого бы то ни было сочувствия интервенционистским планам»[49]. Также Суханов категорически отрицает свою осведомленность о вредительстве. Это позволяет считать признание интервенционизма и вредительства проявлением «тенденции» следствия (если нет других оснований подозревать их в интервенционизме, как в случае с Промпартией).
Постепенное усиление «тенденции» видно в показаниях Суханова, который постепенно отступал под давлением следствия. По мнению А.Л. Литвина, «из признаний Суханова ясно, что все тогда он делал в сговоре со следствием»[50]. Ясно ли это? Суханов предпочитал излагать следствию свои политические взгляды 1927—1930 гг. В его изложении нет ничего невероятного: «мне стали казаться неизбежными наряду с экономическими трудностями также и политические потрясения». Кто только этого ни ждал в 1930 г. В условиях народных волнений Суханов считал необходимым «для спасения системы» предложить ВКП(б) пойти на уступки, приняв ограниченную («куцую») конституцию, предоставляющую право на легальное существование небольшевистским течениям, стоящим на позициях советской власти и Октябрьской революции. Только в условиях полной социальной катастрофы, «кровавой каши» (по излюбленному выражению одного из участников нашего кружка)» возможны более глубокие преобразования и политический блок с Крестьянской партией: «Однажды, в момент, когда «кровавая каша казалась мне неизбежной, я все это высказал в одном из разговоров: дело так плохо, что даже возможен блок с Кондратьевым»[51].
Суханов признает, что обсуждал с Кондратьевым возможность создания Крестьянской партии, считал это «исторически законным при условии малейшей к тому легальной возможности» и полагал, что она должна иметь эсеровскую идеологию и в перспективе слиться с эсерами. Однако перспектива слияния с эсерами Кондратьеву «не улыбается»[52]. Эта деталь расходится с тенденцией следствия, которое увязывало каждую из «партий» с заграничным центром. Группу Кондратьева так и не удалось увязать с зарубежными единомышленниками, и это объяснимо – Кондратьев считал себя достаточно крупным теоретиком, чтобы не идти за В. Черновым. Это – реальность, с которой следствию пришлось смириться.
Эти показания, данные Сухановым в августе 1930 г., вскоре после ареста, внутренне логичны и совершенно расходятся со схемой следствия. Для выдвижения своего проекта «куцей конституции» Суханов считал необходимым создать авторитетную в стране группу, вождем которой прочил члена президиума Госплана и члена коллегии ЦСУ В. Громана, человека известного и уважаемого в среде социалистической интеллигенции. Но весной 1929 г. Громан отклонил проект Суханова, назвал его тезисы «сталинскими». Из этого можно сделать вывод о том, что попытка Суханова создать организацию не удалась. Но это не противоречит другому толкованию – Суханова не пустили в существовавшую организацию как «слишком левого», даже просталинского. Впоследствии, на дне рождения Суханова 9 декабря 1929 г., между Сухановым и Громаном произойдет даже бурное объяснение по поводу подозрения, будто Суханов состоит в германской компартии. Нужен ли был меньшевикам человек с коммунистическими воззрениями?
Из воспоминаний Валентинова известно, что обвиняемые по делу 1930—1931 гг. В. Громан, П. Малянтович, Э. Гуревич состояли в «Лиге объективных наблюдателей» (название условное, как бы «шуточное»). Валентинов утверждает, что она прекратила существование в 1927 г.[53] Это утверждение вызывает целый ряд сомнений. Во-первых, Валентинов в 1927—1930 гг. лечился и работал за границей. Откуда ему знать, точно ли не собираются члены Лиги. Ему могли не сообщать о деятельности Лиги и во время кратких приездов в Москву – лишнее распространение информации об этом было нежелательно. Во-вторых, Валентинов не мог не понимать, что его рассказ о Лиге доказывает факт длительного существования нелегального кружка политически влиятельных социал-демократов и подтверждает материалы процесса. Не желая «лить воду на мельницу» коммунистической пропаганды, Валентинов должен был «умертвить» Лигу именно в 1927 г., чтобы она не могла преобразоваться в «Союзное бюро». Между тем с 1927 г. у социал-демократов было больше оснований для недовольства официальным курсом, что могло только активизировать, а не прекратить их обсуждения. 1927 г., таким образом, может рассматриваться как дата прекращения работы Лиги лишь в том случае, если Лига в этом году преобразовалась в политическую группу с другим наименованием. Подследственные называли разные даты образования «Союзного бюро» в 1926—1928 гг., в том числе 1927 г. Вероятно, это был постепенный процесс, без акта образования бюро. Эту версию поддерживают некоторые «неклассические» показания.
В документе 1967 года Якубович утверждает, что «организационное собрание» «Союзного бюро» произошло в тюрьме накануне суда над меньшевиками. Возможно, под этим наименованием арестованные собрались впервые. Их кружок мог называться иначе. Следствие, выяснив главное, уже не интересовалось деталями. Само название «Союзное бюро» было взято у организации, реально «оставленной» на родине в начале 20-х гг. после эмиграции большинства вождей меньшевизма. Несколько лет она существовала в подпольном состоянии, в последние годы представителем заграничной РСДРП был Иков.
Как они себя называли на самом деле? Материалы следствия не могут дать ответа на этот вопрос, потому что наименование «Союзное бюро» (СБ) полностью совпадает с тенденцией следствия. Поэтому в дальнейшем мы можем одну и ту же группу с оппозиционными социал-демократическими позициями называть как «Лига», так и СБ.
Несмотря на то что Суханова до декабря 1929 г. не допускали в эту организацию, именно через него она и «засветилась». Социал-демократы посещали смешанный по составу «салон» на квартире Суханова, где шел обмен информацией и, благодаря радикалу Суханову, «в шутку» ставились острые политические вопросы. Меньшевик Ф. Череванин, не посещавший эти беседы и относящийся к обвиняемым на процессе меньшевиков враждебно, так передал дошедшие до него слухи: «У Суханова был салон, где собирались люди, занятые на высокой советской службе и безусловно лояльные, но иногда фрондирующие»[54]. Очень характерный взгляд инакомыслящего из подполья на инакомыслящих из правящей элиты. Так же смотрели радикальные, но далекие от власти неформалы 80-х гг. ХХ в. на статусную интеллигенцию, тихонько обсуждавшую возможность реформирования системы «реального социализма» вплоть до полной ее ликвидации. Именно этот стык властных и диссидентствующих кругов является крайне опасным для системы – в случае «сдвига власти» эти люди могут выдвинуть реальные проекты реформ и даже взять управление на себя.
Сталин отнесся к собраниям серьезно, ибо понимал, что после 1928 г. фронды в этих кругах гораздо больше, чем лояльности. Вождь писал Молотову: «Нужно пощупать жену Суханова (коммунистка!): она не могла не знать о безобразиях, творившихся у них дома»[55]. Кто-кто, а Сталин прекрасно понимал, чем могут кончиться такие «безобразия» на квартире Суханова – именно там планировался октябрьский переворот 1917 г., правда, в отсутствие самого хозяина. Тогда в стране тоже был острый социальный кризис.
В. Базаров подтвердил, что посещал воскресные вечера у Суханова, которые «сводились к свободному обмену мнений по различным политическим и экономическим вопросам. Иногда этот обмен мнений носил резкий характер»[56]. Особенно резко высказывался Громан, опасавшийся, что политика большевиков конца 1929 г. может привести к «правовому хаосу» (другие говорили о «кровавой каше»).
