Догадайтесь-ка, почему мужики столь редко посещают храмы? Да нюхом они чуют, что от тех за версту несёт тупым и скучным бабством с его мелочными страхами, вульгарным суеверием и пошлым самодовольством. Но натура мужчины сохранила ещё некоторый инстинкт здравого смысла, твёрдой воли и потребности в позитивной деятельности, направленной вовне, — а не в своеобразном приходском эмоциональном онанизме, от которого хорошо только получающему…

Один из самых красивых и убедительных софизмов, слышанных мною в храме — «я исполняю то, что могу по немощи». То есть — не могу раздать своё имущество, реально возлюбить ближнего, «быть как Отец небесный», не способен я на такие подвиги. И потому я искренне стараюсь делать то, что у меня получается — читать молитвы, ходить в храм, исповедываться, причащаться…

«Искренность» эта не стоит ломанного гроша. Мы имеем здесь дело с типичным, хорошо завуалированным самообманом, поскольку реальным смыслом этой фразы будет: «я выбираю из христианства то, что мне удобнее всего делать». И всё это для того, чтобы продолжать считать себя христианином, то есть возвышаться в собственных глазах. Священники говорят то же самое: пусть, мол, делает, то, что может, всё-таки хоть будет оставаться «воцерковленным» человеком.

И, наконец, самый красивый «пируэт» христианской мысли: ну да, этот человек грешит. Но лучше пусть уж он грешит, посещая храм, чем просто грешит. Авось, благодать как-то его исправит. Тем самым посещение храма низводится до уровня оправдания греха. Ибо всегда можно сказать: ну да, я грешу, но ведь потом каюсь. Христианские иереи, архиереи, да и просто чернь почему-то никогда не учитывали работу механизмов бессознательной мотивации, способных всё что угодно поставить с ног на голову. А потому можно и просто ощущать это на глубинном уровне. А можно и сознательно использовать. А ещё — эта универсальная «схема оправдания греха» начинает пронизывать как низовой менталитет, так и всю культуру данного христианского народа. Она разлита в воздухе; она впитывается с молоком матери; она живёт и побеждает даже в другие эпохи — атеистические, реформационные. Но все продолжают делать вид, что ничего не происходит.

При этом никто не хочет также замечать, что в действительности эта спорная интерпретация лишь вооружает человека дополнительным средством для осуждения других и самовозношения: ну как же, ведь они-то в храм не ходят, а я хожу. Типа, я лучше. Именно здесь причина того, что самые что ни на есть воцерковленные христиане оказываются совершенно невыносимы для окружающих и скорее отталкивают других — и от себя, и от Церкви. Однако, вместо того, чтобы осознать суть проблемы, наш «христианин», почувствовав, что его сторонятся все «нецерковные» люди, начинает полагать, что связано это со святостью его веры: мол, Христос же говорил, что «наше Царство не от мира сего», что нас не будут понимать, что будут гнать… Сей «воин Христов» преисполняется дополнительной гордостью от сознания собственной причастности к сообществу непонятых и избранных; это, в свою очередь, ещё более от него отталкивает. Психологически наш верующий становится сектантом — это ощущение собственной незыблемой правоты, острова свободы в море вселенского зла.

Круг, таким образом, замыкается. И в сложившейся ситуации выхода из него нет. Христианство оказывается отрезано от человеческого сообщества, от реальной жизни людей именно в том отношении, которое по учению Христа было самым главным — в плане взаимоотношений людей. Или, выражаясь более резко, описанный порочный круг прямо противоположен учению Христа.

В результате, попав в храм, любой здравомыслящий человек начинает чувствовать, что погружается в какую-то мутную и вязкую пучину сложного самообмана, полностью парализующего человеческие мозги. Он оказывается окружён не христианами, но людьми, называющими себя таковыми, живущими точно так же, как он сам, но считающих себя самыми необыкновенными. Ещё бы! У них и вера крутая, и самая настоящая благодать… И он либо покинет храм, либо станет точно таким же. Кот прошёл через всё это лично.

Желание хорошо жить присуще решительно всем людям. Однако способность жить точно так же как все, и считать себя при этом чем-то необыкновенным присуще женщинам исключительно (нет, вру — ещё подросткам обоего пола). Существующая идеология Церкви идеально удовлетворяет потребностям баб в самообмане и самовозвеличивании. Именно поэтому церковные христианки — нечто совершенно отвратительное. Мужики-то ещё ничего… Им как-то удаётся сохранить некий здравый смысл.

В результате между мужчиной и женщиной возникает некоторое недопонимание — в дополнение к легиону недопониманий всех прочих. И разрешается оно только одним путём — смирением мужчины (как и в большинстве других случаев). Смирением перед женщиной. А потому христианство в каком-то смысле не только не способствует соединению мужчины и женщины в прочный и гармоничный союз (о чём так хорошо пишет Розанов в своих статьях — например, «По поводу доклада о. Михаила о браке»), но и непрерывно генерирует тот тип семьи, где заведомо доминирует женщина. У нас на Руси все знают, что самые лучшие, самые прочные и самые дружные семьи — где верховодит женщина, а мужчина об этом не догадывается. И у Пушкина в «Евгении Онегине» мы читаем о старшей Ларине, попавшей из Москвы в глухую деревню, «где она рвалась и плакала сначала», но потом «открытие большое вскоре её утешило совсем: она меж делом и досугом открыла тайну, как супругом самодержавно управлять, и всё тогда пошло на стать» (глава 2, строфы XXX–XXXI). Но так только ли у нас в России?

…Прочный и гармоничный союз хотя бы равноправных личностей, говорю я. О том, чтобы женщина была помощницей мужчины и твёрдо осознавала своё место в мире, речи теперь вообще не идёт. Махина двухтысячелетней христианской истории толкает нашу героиню вперёд, ко всё большему самоутверждению.

Но сознаёт ли и мужчина это своё место? И помогает ли ему в этом сложившаяся ситуация — в Церкви, в обществе, в литературе, в семье?

С христианской идеологией женщина получила мощное орудие воздействия на мужчину. Ибо, как всякая религия, христианство неверифицируемо (то есть любое его утверждение невозможно проверить, можно лишь сравнивать с эталонным учением «Отцов Церкви»). Другими словами, христианскими догматами можно оправдать решительно любой поступок — в силу своей бесконечной глубины они подвержены самому различному, самому произвольному истолкованию.

Вот как это выглядело на личном моём примере. Когда я предлагал нечто своей «законной половине», она ответствовала: «нет, так как ты мой законный венчанный муж, а потому обязан делать то-то и то-то». Когда же она надумала развестись, то я припомнил ей как эти слова, так и высказывание Христа о недопустимости развода. Тут-то и пришлось мне столкнуться с исключительной гибкостью как женского мышления, так и христианских догм. Поверьте: одно идеально подходит к другому. А именно — мне было заявлено, что «преподобный Серафим Саровский говорил, что часто причащаются в храме, на небе же остаются непричащёнными. И таинство нашего венчания было действительно только на земле, но не на небе». Как вам этот изящный пируэт мысли?

Итак, в трясине всех этих выкрутасов вынуждены мы барахтаться, закрутив роман с православной девушкой. Не говоря уже о том, что связываясь с православной мы тем самым лишь как бы закрепляем и утверждаем это её нечестие.

Вообще-то критике всё изложенное в принципе не подвержено — их (христиан) царствие не от мира сего, и раз мы не начинаем слепо исполнять обряды, то и своим падшим разумом не в состоянии постичь всех требуемых вероучительных высот. И это при том, что один из авторов (а именно — Тертуллиан) заявлял, что наша душа по сути христианка. Из чего, кстати, следует, что мы, «люди внешние», прямо так, душою, можем «отделить зёрна от плевел».

Или, формулируя более прямолинейно, для исторических христиан мы — никто, люди второго сорта, и не имеем права их даже критиковать. Так мало-помалу, и совершенно незаметно для своих адептов, христианство обернулось полной своей противоположностью… Просто умора, что христиане не в состоянии отрефлексировать как всё произошедшее, так и своё типично языческое отношение к другим. Кстати, любую, самую доброжелательную и позитивную критику воспринимают они чисто по-бабски, как повод для пущего самооправдания: типа, у нас самая «крутая» вера, и потому-то «падший мир» на неё и ополчается.