Но негры не унесли Таао живой. Она, не приходя в сознание, изошла кровью и умерла. Негры молчали.

Шум на деревне рос. Деревня знала, что этот странный Бинги избил белого господина.

— Я скроюсь на берегу за слоновой зарослью. Там белые ничего не могут сделать, а у меня есть место, — сказал Бинги неграм. — Идите и не говорите ничего, а Таао отнесите к Таманаде и скажите ему, кто был виновником ее смерти.

На другом конце деревни послышались гиканье и крики.

— Они, — догадался Бинги.

Выскользнули из хижины. Негры с Таао пошли на север к реке, к племени Сабанги.

Бинги побежал вниз на запад, к морю.

С другой стороны хижины Бинги, почти в тот же момент, отскочило и бросилось в сторону криков и гиканья старое, пестрое, длинное существо. На его голове был нахлобучен меховой колпак с воткнутым вверху страусовым пером. Ноздри были пронизаны длинной костью. На шее — бесчисленное множество амулетов. В мочках ушей тоже какие-то костяшки и, наконец, расписанные красным и синим, серые от грязи брюки висели на его худых длинных ногах.

Это был Таратога, — главный колдун племени Н’гапу.

Совершенно случайно он подслушал эту важную весть. Его хижина была недалеко отсюда. Когда он проходил к себе от мокунджи, то увидел, как три пыхтевших от скорого бега негра вбежали к Бинги. В привычках Таратоги — все знать, и он подслушал.

Он понял, что за это дело он, с одной стороны — сможет получить много абсента и виски, а с другой — представлялся прекрасный момент, чтобы избавить себя и мокунджи от неисправимого смутьяна. Он знал, что белые заедут к нему и поэтому остановился на пороге своей хижины.

Таратога не ошибся. Белые подъехали к нему. Рибб слез с лошади и подвел негра к Роджерсу.

— Что ты знаешь сейчас о Бинги? Правда ли, что его тут нет? — спросил он.

— Таратога всегда знает очень много. Н’гакуру любит Таратога, но Таратога не хочет говорить здесь.

Пришлось Роджерсу слезть. В хижине Таратога сказал ему, что Бинги несколько минут назад удрал к слоновой заросли, в свое логовище. И что если они поедут по дороге, через рощу масленичных пальм, то смогут его догнать.

— Хорошо! Если ты сказал правду, то получишь достойное тебя, если нет, то тоже — по достоинству.

Восемь джентльменов прогалопировали через деревню и выехали на дорогу к слоновой заросли, о которой говорил им Таратога.

Бинги, не спеша, бежал по дороге.

Но Таратога показал белым путь, идущий наперерез. Путь масленичных пальм пересекал слоновую тропу и вот, в месте этого пересечения, преследователи заметили перебегающего Бинги.

Когда Бинги их заметил, то было уже поздно. Они нагоняли его; на их стороне — скорость лошадиных сил.

Забавное зрелище, — стадо диких слонов! Забавно оно тогда, когда вы зритель, а стадо на экране кино.

Недаром черные назвали это место слоновой зарослью.

В тот момент, когда несчастный Бинги уже выбился из сил, после проделанных десяти миль, в слоновой заросли шла свалка.

Два ярко выраженных слоновых самца претендовали на власть племени. Стукались клыки, раздавалось свирепое урчанье, в воздухе мелькали колоссальные серые массы и сверкали фонтаны брызг.

Один, самый большой слон, защищался от семи тоже не маленьких животных. Он забрел сюда дорогой, пристал и позволил себе вольности со слонихами. Племя не снесло такого оскорбления и яростно наступало на обидчика…

Преследователи только что хотели перейти с галопа на рысь и взять на мушку собаку Бинги, — но не убивать, а только ранить, — как вдруг увидели, что он страшным прыжком нырнул в заросли.

Роджерс выстрелил, но пуля попала не в Бинги. Бинги был уже по ту сторону дороги. Пуля попала в самца, удиравшего от разоренного стада.

Самец, от недоумения и боли, на мгновенье остановился, затрубил, затем резко повернулся и бросился на преследователей.

Восемь джентльменов решили, что им ничего не остается, как покончить с этим животным. Они дали по нему залп. Слон опять затрубил и за ним показалось бешено несущееся, ломавшее все на своем пути, стадо. Слон ринулся на белых, стадо — за ним.

Белые предпочли скрыться на узкой тропинке. О преследовании Бинги в таком аду нечего было и думать. Долго еще они слышали ужасный рев слонов и трескотню ломающегося леса…

Губы Бинги побелели. Но Бинги почти радовался; он был спасен. Теперь он мог добраться в племя Сабанги или в какое-нибудь другое и продолжать свое дело мести. Слоны спасли его.

Крупный лес кончился. Начался бамбук. Бинги решил пройти к берегу и искупаться. После 12-ти миль непрерывного бега под страхом смерти так хорошо выкупаться, а потом полежать на солнце и поваляться в песке.

Солнце стояло в зените и с моря тянул легкий бриз. Недалеко залаяла собака. Откуда собака? Бинги не вытерпел и, пересилив слабость, побежал.

Собачий лай приближался. Наконец, бамбук перешел в тростник, а затем кончился и тростник. Бинги выбежал к тихому песчаному берегу. В песке он увидел выброшенную приливом шлюпку. На шлюпке какую-то надпись. Бинги умел читать по-английски, но этих букв он не понимал. Он подошел ближе.

Из шлюпки ему навстречу выскочила худая, измученная собачонка. Она прижималась к земле, виляла обрубленным кончиком своего хвоста и жалобно смотрела на Бинги.

В шлюпке он увидел белого человека.

Бинги инстинктивно отпрянул назад. Нет! Он не будет связываться с белыми. С него хватит. Бинги повернулся и хотел уйти. Собачонка судорожно бросилась к нему под ноги. Она прыгала на него и но пускала. Бинги колебался. Белый человек в лодке вздохнул.

Бинги решился и подошел к нему. Бинги нагнулся и снял с пояса флягу.

Когда он подносил флягу ко рту белого человека, на его рубашке он увидел два значка и фляжка выпала из рук Бинги.

Бинги увидел красную звезду и портрет. Он знал эти раскосые глаза, эту улыбку, этот высокий лоб.

— Убери своего верблюда, ленивая скотина! Или ты не видишь, что лошадь моего господина боится?

— А ты бы посоветовал своему господину не выписывать лошадей Аллах знает откуда. Местная не стала бы фордыбачиться.

Верблюд, на единственном горбе которого покачивалось что-то вроде площадки, употребляемой наездниками в цирке, стоял у подъезда белого как снег дома и, равнодушно поворачивая голову, с гордым презрением косился в сторону молодой лошади, выделывающей фортеля в оглоблях легкого кабриолета.

Человек, сидевший в кабриолете рядом с кучером, наблюдал верблюда с большим интересом. Собственно говоря — не верблюда, так как верблюды в Афганистане так же многочисленны, как собаки на улицах Москвы; а его сбрую, чрезмерно, даже, можно сказать, необузданно-роскошную сбрую. Охватывавший морду животного ремень, заменяющий обычные лошадиные удила, и тянувшиеся от этого ремня поводья, были разукрашены золотыми пластинками, и на местах скрепления, тяжелые золотые кисти свисали на морду и шею одногорбого урода. Площадочка на его спине была укрыта роскошным восточным ковром, а ремни, прикреплявшие ее к горбу животного, сверкали серебряными пластинками с вырезанными на них изречениями Пророка. Костюм погонщика, начиная с чалмы и кончая широким белым бурнусом, был сшит из тончайшего шелка. Все говорило о том, что владелец выезда безмерно богат и своим богатством любит хвастаться перед другими.

— Чей это верблюд? — спросил сидевший в кабриолете европеец своего кучера.

— Кому принадлежит этот одногорбый урод? — окликнул кучер погонщика.

Погонщик внимательно оглядел не блещущий новизной экипаж, презрительно скользнул глазами по волновавшейся лошади и, низко склоняя голову, в знак уважения к тому, чье имя он произносил, ответил за себя и за верблюда:

— Нашего господина зовут Чандер Рао Налинакша.

Сидевший в кабриолете европеец поморщился. С Налинакшей, крупнейшим купцом всего Афганистана, у него были дела, устраивавшиеся далеко не к выгоде владельца кабриолета… Пожалуй, лучше избегнуть ссоры с верблюдом такого крупного и безжалостного кредитора.