– Скажем так, Беата кое-что передала нам. Это лежит в моем кабинете.

– Мы могли бы и сами брать всё, что посчитаем необходимым. И мы тоже умеем быть аккуратными.

– Это ее мужчина, – указала Ангел на очевидную вещь. – Не твой, не мой, ни чей-либо еще. Ее. Хочешь опять открыть ротик и дождаться, пока Чёрная Мать накидает в него грязи?

– Чёрная Мать… – Шафран вздрогнула. – Как думаешь, какой он?

– Именно такой, каким мы его видим. Темный. Пустой. С острыми шпилями. Загадочный. Ждущий.

О Городе они, Сёстры Пустоты, могли говорить без каких-либо уточнений. Город был первопричиной и первоистоком абсолютно всего. Утерянной мечтой любой из них. Родиной, которую не сыскать ни на одной карте.

Шафран глубоко вдохнула, загоняя неуместное торжество обратно в дебри души. Возникший образ Города неохотно таял.

– Значит, всё случится на этих выходных?

– На этих выходных всё продолжится, а случится гораздо позже, – поправила ее Ангел.

– Господи, как же я хочу поцелуев!

Они переглянулись и снова рассмеялись. Впрочем, их смех не выходил за рамки приличий, а негромкий разговор не был слышен никому, кроме них. А если бы кто-то и проявил ненужный интерес, то вскоре бы обнаружил, что любопытство успешно вытесняется чудовищной мигренью, сминавшей последние заметки памяти.

– Поцелуи сделают тебя счастливой? – спросила Ангел.

– Поцелуи сделают меня вечной.

Они улыбнулись и продолжили встречать учащихся.

Нещадное солнце поднималось всё выше.

1

Кожу на плечах жгло от солнца, но Илья Млечный чувствовал себя великолепно. Ноги, вминавшиеся в покрытие беговой дорожки, словно уходили в пружинистую пастилу. Воздух со свистом втягивался через ноздри и, разогретый, вырывался изо рта. Подходил к концу шестой километр, и Илья не припоминал, чтобы раньше пробежка сгоняла с него столько потов.

На стадионе, примыкавшем к седьмой гимназии, занималось не больше десяти человек. Именно «занималось», а не укрепляло здоровье посредством бега, потому что заниматься можно только ерундой.

Путалась под ногами пожилая дама в розово-синем спортивном костюме и с повязкой на голове. Пока все, опираясь на международные стандарты легкой атлетики, здравый смысл или правила дорожного движения, бегали против часовой стрелки, она с вызывающим взглядом двигалась навстречу. «Посторонись, придурок, или узнаешь хватку вставной челюсти!» – говорил этот взгляд.

Носилась женщина на велосипеде. Только в зашоренный разум могла прийти мысль, что велосипед на беговой дорожке – отличная идея. Женщина усердно крутила педали и двигалась как положено, против часовой стрелки, но ее тяжелые духи, следовавшие за ней вонючим шлейфом, буквально душили желание дышать полной грудью. Не спасал даже налетавший ветерок.

Были и другие «люди-сезоны». Так Илья называл тех, кто вспоминал о собственном здоровье лишь с потеплением. Но уже на пятом круге он прекратил обращать на них внимание и даже приловчился задерживать дыхание, когда проносилась Вонючка На Велосипеде. В свои тридцать один он был так же быстр, как и в пятнадцать. Того же требовала и работа участкового уполномоченного полиции. Или ты быстр, или ты труп.

Илья вымученно усмехнулся и подумал, что фраза «Или ты быстр, или ты труп» вполне годится для девиза какого-нибудь больничного марафона, устроенного не в меру ретивым врачом ради привлечения общественного внимания к проблемам хосписа. Входя в очередной поворот, он бросил случайный взгляд в сторону.

Через дорогу, отделенную от стадиона сетчатым забором и полосой газона, располагался сквер. У его края стояла девочка. Лет пяти-шести, не больше. Она держала в кулачке красную веревку, тянувшуюся к дороге, пила из крохотного пакетика с трубочкой и с задумчивым видом следила за коричневой картонкой, лежавшей посреди проезжей части.

Илья принялся гадать, что же такое могло привлечь внимание крохи. Не сплюснутая же коробка? Глупость какая. Или она самая?

На следующем круге он подметил новую деталь: некоторые машины, довольно редкие для этого участка улицы, сбрасывали скорость и огибали картонку. Илья пригляделся, но коричневая коробка, разложенная и плоская, как монета, оставалась собой – обыкновенным картоном.

По улице прогремел грузовичок-рефрижератор, и картонка, попав под колеса, вдруг вскинула лапы. Или что-то очень похожее на них.

Ничего не понимая, Илья продолжил бежать. Перед глазами стояла задумчивая девочка с красной веревкой в кулачке, связывающей кроху с объектом интереса – картонкой с лапками.

– Господи! – выдохнул Илья и, резко развернувшись, рванул к забору.

По пути он сшиб какого-то пыхтевшего атлета и вынудил Вонючку На Велосипеде съехать в траву. Дама в розово-синем спортивном костюме довольно осклабилась.

– Полоумный дурак! – завизжала Вонючка Без Велосипеда.

Но Илья не заметил всего этого. Он мчался сквозь недоумевающих бегунов, не сводя прыгающего взгляда с девочки.

– Выпусти поводок! – наконец заорал он, когда был уверен, что девочка его услышит. – Поводок! Выпусти его! Брось! Немедленно!

Кроха подняла глаза и с прежней задумчивостью потянула через соломинку что-то белое.

Недолго думая, Илья прыгнул на забор, уперся ногами в сетку и, вызвав дребезжание секции, перемахнул на другую сторону. Пересек полосу газона и выскочил на проезжую часть.

На «картонку» летел синий внедорожник.

«Ну всё, сейчас везение закончится, и этот идиот наедет на лепешку, чем бы она ни была, и намотает ее на колесо, – вспыхнула испуганная мысль. – А вместе с ней намотает и поводок с девчушкой».

Широко размахивая руками, Илья заорал:

– Стой-стой-стой! НЕЛЬЗЯ!

По лицу водителя прошла волна ужаса. Руки побелели от напряжения. На долю секунды Илье показалось, что водитель хочет выломать руль из гнезда.

Илья и машина разминулись в каком-то метре друг от друга.

Внедорожник, разразившись обиженным ревом, помчался дальше, а Илья, хрипя и задыхаясь, подхватил девочку. «Картонка» на поводке послушно прыгнула следом за ними.

Ноги, и без того натруженные пробежкой, заплелись, и Илья растянулся на траве, едва успев выпустить малышку из рук. В груди словно работал злой паровой молот, намекая, что разнесет всё на кусочки, если Илья сейчас же не продолжит двигаться. Илья застонал, понял, что лучше не стонать, а глубоко дышать, и с дрожью во всём теле встал на колени.

– Что… Господи… Ты хоть понимаешь, что… что поводок могло намотать на колесо, глупышка?

«Глупышка» явно не понимала. Она смотрела тем же задумчивым взглядом.

– Он воскреснет? – внезапно спросила девочка.

Илья перевел недоумевающий взгляд на «картонку» и понял, что в прошлой жизни та была оранжевым померанским шпицем. Таких еще называют «гномьими» из-за их крошечного размера. Только теперь пушистая собачка напоминала медвежонка, который объелся красного варенья и которого почему-то не раздуло от лакомства, а ровно наоборот. В сущности, в этой плоской штуковине не осталось ничего, что можно было бы воскресить или передать на заготовку таксидермисту.

– Нет, глупышка, твоя собака не воскреснет.

– Но Нарис должен, дядя, – заупрямилась девочка. – Должен, и всё тут! У него даже секретное имя есть.

– И какое же? – спросил Илья, хотя был уверен, что кличка бедного животного только что прозвучала.

– Феникс. И теперь он воскреснет, правда?

Всё это казалось таким нелепым и смешным, что Илья чуть не расхохотался. Правда, смех всё равно получился бы вымученным, как у человека, что раз за разом рисует муравейник, но выходит почему-то кучка свежего, крошащегося дерьма.

– Тебе лучше пойти к маме и рассказать об этом, малышка.

– К маме?

– Да. У тебя ведь есть мама? Ты слишком маленькая, чтобы гулять одна, и мама должна это понимать.

Девочка задумчиво посмотрела на бело-синее небо, потом сделала еще один глоток из пакетика. Это было самое обыкновенное клубничное молоко – сладкое и в меру розовое, изготовленное на местном предприятии «Молокозавод Петрокам».