Адам подзабыл, какая толчея может царить в лондонской подземке даже не в час пик. К счастью, когда он сходил с эскалатора, нужный ему поезд уже стоял у платформы. Через шесть остановок он сошел на станции Хаммерсмит и, следуя указателям, поднялся на поверхность у Фуллхем-Пелейс-роуд, рядом с эстакадой. Остановившись, чтобы сориентироваться на местности, он поднял воротник, защищаясь от пронизывающего ветра, и зашагал по улице. Пять минут спустя он уже поднимался по ступеням главного входа больницы Чаринг-Кросс.

В вестибюле он снял плащ. Без него в метро или на улице он смотрелся бы в своем строгом костюме-тройке несколько странно; здесь же такой наряд совершенно естествен. Под прикрытием безликой “униформы” он уверенно прошагал к больничной справочной и удостоверился в том, что отделение педиатрии, как ему и запомнилось, расположено в западном крыле. Короткая беседа с дежурным за стойкой подтвердила, что доктора Огилви в больнице нет: на это он и рассчитывал.

— Мне очень жаль, доктор, — сокрушался дежурный. — Вы, должно быть, разминулись с ней по дороге. Если у вас к ней что-то срочное, вы можете найти ее в детской больнице на Грейт-Ормонд-стрит, приблизительно через полчаса.

Успокоенный, что скорее всего ему не придется иметь дела с лечащим врачом Джиллиан Толбэт, Адам поблагодарил дежурного и направился к эскалаторам в противоположном конце вестибюля. Часы посещений только-только начались, так что он без труда смешался с потоком людей, явно не относившихся к работникам больницы. Он поднялся на второй этаж в окружении полудюжины родителей, спешивших к своим чадам, вместе с ними прошел по коридору в отделение педиатрии и остановился у стойки дежурной медсестры. Вглядевшись в висевший за стойкой список пациентов, он нашел имя “Дж. Толбэт”, вписанное вместе с двумя другими в графу четырехместной палаты в дальнем конце коридора. Так и не задав дежурной сестре ни одного вопроса, он зашагал дальше в надежде познакомиться с пациентом без помех.

Она сидела, вытянувшись, на больничной кровати — хрупкое, ангелоподобное создание с коротко остриженными светлыми вьющимися волосами и пухлыми губами; широко открытые небесно-голубые глаза не мигая смотрели в пустую стену справа от двери. Круглое детское личико было совершенно лишено всякого выражения, а маленькие ручки равнодушно лежали на коленях, время от времени бесцельно теребя край одеяла.

С минуту Адам молча наблюдал за ней сквозь открытую дверь: ее состояние нравилось ему все меньше. Потом он заметил руки и обтянутые юбкой колени кого-то, сидевшего справа от кровати. Когда он наконец решился и вошел в палату, сидевшая на стуле у изголовья женщина лет тридцати пяти вздрогнула и поднялась. Ее сходство с лежавшей на кровати девочкой было так велико, что Адам ни мгновения не сомневался в том, что перед ним мать и дочь.

— Добрый день, меня зовут доктор Синклер, — с улыбкой представился Адам. Он небрежно бросил плащ на спинку кровати, шагнул к женщине и протянул руку. — А вы, должно быть, мать Джиллиан.

Взгляд у женщины был напуганный, но когда он осторожно взял ее за руку, она не сделала попытки отдернуть ее, словно зачарованная его пристальным взглядом.

— Да, я… я Айрис Толбэт, доктор, — смущенно кивнула она. — Это… это доктор Огилви просила вас посмотреть Джиллиан?

— Ну… не совсем, — признался Адам. — Но я услышал про ее случай и подумал, что мог бы помочь. — Источник сведений о Джиллиан он на всякий случай опустил. — Видите ли, я специалист-психиатр, и в прошлом мне приходилось иметь дело с подобными случаями.

— Значит, есть еще надежда! — прошептала Айрис Толбэт. — Есть надежда…

— Надежда есть всегда, миссис Толбэт, — утешил ее Адам. — Не буду советовать вам ожидать чуда — всякое бывает, — но по крайней мере могу заверить вас, что сделаю все, чтобы Джиллиан вернулась в свое нормальное, счастливое состояние.

— О, если бы вы только помогли ей… — вздохнула миссис Толбэт, но в голосе ее явственно слышалось отчаяние. — Джиллиан у нас одна, и врачи…

Она едва сдерживала слезы, готовая вот-вот сорваться в истерику, — Адам вряд ли мог поставить ей это в упрек. Однако она явно готова была выслушать все, что он ей скажет, в последней надежде на то, что все не так плохо, как кажется.

Чтобы в этом убедиться, Адаму требовалось провести несколько минут наедине с Джиллиан, а для этого нужно было хоть ненадолго отвлечь внимание ее матери. Подготовительную работу он уже проделал, создав у нее впечатление своей медицинской значимости. Еще небольшое усилие — и он сможет направить события в нужную сторону.

— Почему бы вам не присесть и не рассказать мне обо всем подробнее, миссис Толбэт? — предложил он. Она беспрекословно позволила вновь усадить себя на стул. — Кстати, — добавил он, задергивая отгораживавшие койку занавески, — прежде, чем вы начнете рассказывать, я должен заверить вас, что не нашел ни малейшего изъяна в том, что предпринимала до сих пор для вашей дочери доктор Огилви. Напротив, она проделала все, что делал бы на ее месте я сам. Однако в психиатрической практике встречаются случаи, когда возможности традиционной медицины ограничены. Я надеюсь преодолеть эту ограниченность.

Он остановился рядом с ней, как бы невзначай достал из жилетного кармана часы и оставил их покачиваться на золотой цепочке. Солнечные блики ритмично вспыхивали на золотой поверхности. Как и рассчитывал Адам, взгляд миссис Толбэт мгновенно остановился на них.

— Расскажите мне, что случилось, миссис Толбэт, — мягко предложил он. — Когда вы впервые заметили, что с Джиллиан что-то не так?

— Вчера утром, — ответила миссис Толбэт, не отрывая взгляда от покачивающихся часов. — Мы с мужем пытались разбудить ее в школу, а она… она не проснулась.

— И вы вызвали врача, верно? — пробормотал Адам. — После чего ее привезли сюда.

Миссис Толбэт кивнула; взгляд ее сделался чуть рассеянным, голос — более ровным и певучим.

— Они сказали, что ребенок в коме. Они тоже не смогли разбудить ее. Ну… они сделали разные анализы. А потом, в середине дня, она очнулась… но это была уже не она…

— В каком смысле “не она”? — спросил Адам, немного приподнимая часы, чтобы ей пришлось поднять взгляд следом за ними.

— Она… она просто лежала… и смотрела в потолок. Так, словно нас вовсе не слышит. Мы не можем достучаться до нее. Доктор Огилви сказала, это называется агу… аутизм.

— Кажется, я понимаю, — негромко пробормотал Адам, мягко положив руку ей на плечо, но так и не убрав часы. — Вы ведь очень, очень устали, правда?

Она сонно кивнула и чуть покачнулась под его рукой.

— Так устали, — продолжал он, — кто упрекнет вас в этом? Я вижу, вы были слишком расстроены, чтобы спать. Почему бы вам не вздремнуть прямо здесь? Не будет никакого вреда, если вы отдохнете несколько минут. Я позову вас, если вы будете нужны дочери. Это так естественно — чуть-чуть отдохнуть…

Он продолжал говорить, не повышая голоса, и понемногу веки ее начали смежаться. Не прошло и минуты, как она, крепко зажмурившись, погрузилась в гипнотический сон.

Прежде чем убрать часы в карман, Адам засек время. Потом он оглянулся на задернутые занавески и, склонив голову набок, прислушался к окружающим звукам. Казалось бы, все спокойно, но все равно — времени на выполнение стоявшей перед ним задачи оставалось в обрез. Часы посещений не могли тянуться до бесконечности — как знать, не взбредет ли в голову какой-нибудь любопытной медсестре проверить, почему занавески задернуты.

Повернувшись к матери девочки спиной так, чтобы заслонить ей поле зрения на случай, если она выйдет из транса раньше времени, Адам взял Джиллиан Толбэт за хрупкую ручку. Второй рукой, положенной ей на лоб, он мягко уложил девочку на подушку.

Она не сопротивлялась — даже тогда, когда он провел кончиками пальцев по ее векам, придержав их до тех пор, пока глаза ее не закрылись. Поскольку в его распоряжении было немного времени и он не имел ни малейшего представления о том, когда кто-нибудь войдет к ним, он использовал стандартный способ защиты, очертив вокруг себя и своей пациентки магический круг и пробормотав несколько соответствующих ритуальных фраз. Покончив с этим, Адам прикинул сценарий своих действий в случае постороннего вмешательства, прижал пальцы к запястью Джиллиан, словно проверяя ее пульс, и еще раз склонился над зажатыми в руке часами. Однако глаза его были крепко зажмурены — началась настоящая работа.