Мужик с девицей появились очень не вовремя. Стоило хранить радиомолчание, чтобы засветиться в последний момент. На такие случаи была четкая инструкция, и следовать ей не очень хотелось. Но судьба распорядилась по-своему... Со стороны 'ровера' послышалась стрельба, в бинокль было видно, как замелькали вокруг машины вооруженные фигуры, тело шофера, безжалостно выкинутое на песок, валялось изломанной куклой, и два джипа, набитые инсургентами, двинулись к оазису. Президент Боургиба навел в стране порядок, но в этих местах еще сохранились некоторые вооруженные формирования и у правительства руки до них пока не доходили. А джипы тем временем приближались, и их турельные пулеметы бдительно смотрели на оазис, но для нас это было слишком просто. Как один хлестнули четыре выстрела, оба водителя и пулеметчики отправились к Аллаху, а потом начался элементарный тир с подарками... выстрел - попадание, выстрел - попадание. После первого залпа прошло всего восемь минут, и от противника осталась только матчасть. Но почивать на лаврах было некогда. Это была явно разведка какой-то большой банды, уходящей за границу, и надо было делать ноги.
Наших гостей спас Арканя. Между прочим, это именно он ввел в бессознательность гордого Бритта. Типаж, надо сказать, весьма своеобразный. Представьте бегемота, вставшего на задние лапы, с физиономией Шрека. И не смотря на устрашающую внешность, Арканя был добрейшей души человек и большой интеллектуал (для офицера, естественно). Дома у него была прекрасная библиотека европейских поэтов Эпохи Возрождения, огромный шоколадный "Британец" с вреднейшим характером по кличке Чосер, тетушка с повадками классной дамы и два холодильника. Любовь Аркани к поэзии была загадкой для всех, но на девушек декламация стихов на итальянском действовала как форма Африканского корпуса на Сэра Смайта: они закатывали глаза и слабели в коленках. Чосер имел точку дислокации на шкафу в прихожей, откуда любил неожиданно спрыгивать на гостей. На вопрос "В кого он у тебя такой?", Арканя обычно отвечал: "А в окружающих". Ну, а два холодильника, что по Советским временам было такой же роскошью, как два больших телевизора, это была дань главной слабости нашего друга - чревоугодию. Так вот, после того как Смайт пришел в себя, Арканя представился польским этнографом, а нас определил как польских же геологов. Ну, а про наш антураж он рассказал почти правду. Мол, заблудились и отстали от партии. Машину послали на поиски. А склад с немецкой амуницией нашли здесь случайно и решили позабавиться. Ну, а после того, как он прочитал Эрике несколько строф из Франкфуртера, лед недоверия растаял полностью.
Истинное же положение вещей было следующим... В этот оазис мы попали не случайно и ждали здесь транспорт, чтобы по обыкновению сопроводить его по назначению. Склад с немецкими тряпками и железками нашли случайно и стали дурачится, но тихо. Когда же увидели гостей, решили применить пятую позицию маскировки: часть засады демонстрирует бурную деятельность и раздолбайство, а основной состав ждет, когда надо нанести удар. Подобный случай описывал в своих мемуарах один подпольщик: гестаповцы захватили явку и устроили там засаду. На явке был патефон с советскими пластинками, а в сенях стояла...ну очень большая емкость с буряковым напием. В сенях же мирно лежала в углу в грубом мешке рация "Северок", присыпанная мороженым Буряком. Рацию немцы как раз не заметили: и им даже в голову не пришло, что кто-то будет хранить рацию в сенях, да еще и в мешке. Но на самогонку фашисты глаз положили. Для маскировки они стали крутить на патефоне пластинки с советскими песнями, особенно им пришлась по душе Катюша. Потом, естественно, пришлось выпить, потом еще немного, а потом гестаповцам пришла в голову гениальная идея... Если они будут петь вместе с патефоном, то партизанен поймут что тут свои и придут прямо в ловушку. Вобщем, когда партизанский разведчик подошел к дому, то из ярко освещенных окон под патефон и ядреный запах самогонки, неслись бессмертные слова Михаила Васильевича Исаковского: 'Райсцвьетали яблёки и грьйюши, пойплильи тумьяны найд рекьёй...'. Подпольщик тихонько проник в сени, забрал рацию и скрылся в темноте... Это я рассказываю к тому, что на складе имелось и некоторое количество старых армейских пайков Вермахта, на хлеб и шнапс, входившие в них, годы не подействовали совершенно. Так что возможность пошуметь мы встретили с редким энтузиазмом, и неофициальный гимн Фольксштурма распевали от души. Кто не знает - "Вир Альтер аффен - ист вундерваффен", означает в переводе "Мы старые обезьяны - и есть Чудо Оружие". Эту песню несчастные фолькштурмисты 1945 года напевали на мотив "Дойче зольдатен". Песенка была из коллекции Барона, который в порядке хобби, интересовался фольклором Третьего Рейха. Итак, мы и гости погрузились в джипы, один из которых для разнообразия оказался Доджем 3\4 и тронулись навстречу ожидаемому транспорту. Погоня, конечно же, не заставила себя ждать. Когда мы ликвидировали второй за три часа патруль, у нас возникли вопросы к третьему, и одного из преследующих пришлось взять в плен и по-быстрому разговорить. (Смайт и Эрика были в передней машине, и этого не видели). Выяснилось, что у оазиса мы шлепнули какого то ихнего ходжу, и теперь нам был объявлен газават.
Когда мы объяснили Смайту, что среди покаранных нами убийц его водителя был некий религиозный полевой чин, и что это теперь создает нам всем определенные трудности, то воспрянувший и никого больше (кроме Аркани) не боявшийся Сэр Смайт заявил, что мы действовали в пределах необходимой обороны. И больше того, защита чиновников Форин Офиса ее Величества и ООН является святой обязанностью любого цивилизованного человека, пусть даже он и поляк. А Эрика от себя добавила, что мы заслуживаем награды за спасение гражданки Австрийской республики. На счет поляков мы, конечно, попали. При гостях приходилось разговаривать с польским акцентом: постоянно пшекая, как сломанные сифоны с газировкой. Когда мы, наконец, встретились с транспортом, руководимым Тарасюком, и милейший старшина узнал о том, что отныне и вплоть до особого распоряжения он по национальности польский геолог, то он выдал такую не польскую матерную тираду, что даже полиглот Таракан посмотрел на него с уважением. А Борька с показным испугом сказал: "А я думал, что пан только антисемит", чем заслужил еще некоторых непереводимых идиоматических выражений. Кстати,