«Ах, — возразил ему суперинтендант, — к нашей общей беде заповеди Божьи существуют для людей скорее ради того, чтобы нарушать их, нежели ради того, чтобы следовать им; Господь же карает нарушителей недостаточно сурово, а главное — не немедленно, как тому полагалось бы быть; нет, откладывая наказание, Он как бы попустительствует преступникам, которые начинают думать, что если гром и молния не поразили их на месте, то ничего дурного вроде бы и не произошло; дескать, до небесных смотрителей далеко, за всеми не уследишь».
«Дело в том, Пауль, — сказал Лейхтентрагер, — что ты за всеми хочешь уследить сам. Надо же иметь двести глаз и ушей, а еще лучше — две тысячи, которые станут высматривать и подслушивать. Зачем тебе иначе столько пасторов и проповедников, ведь не затем же, чтобы плодились бездельники?»
«Боюсь, ничего с этим не получится, Ганс, — вздохнул Эйцен. — Господа пасторы и проповедники — народ не слишком бойкий, им больше по душе добренький Боженька, так что не знаю, как их раззадорить».
«А ты их обяжи, — сказал приятель, ласково поглаживая по головке хроменькую и горбатенькую Маргариту-младшую, которая зашла в комнату, чтобы принести гостю вина, дарованного, кстати говоря, из герцогских погребов, ибо церкви всегда что-нибудь перепадает. — Обяжи их клятвой и распиской, — продолжил тайный советник. — Вот солдат, например, дает присягу и поэтому обязан беспрекословно повиноваться своему командиру».
Тут с глаз Эйцена словно пелена спала; суперинтенданта озарила мысль, что, если все его пасторы и проповедники торжественно поклянутся блюсти догматы веры и свято пообещают внушать их своим прихожанам со всею строгостью, дабы не возникало никаких отклонений, а в противном случае об инакомыслящих будут доносить властям, тогда в Шлезвиге действительно установится Царство Божие, чем и Господь будет ублажен, и герцог доволен. Он подивился тому, насколько глубоко способен заглянуть его друг Ганс в души людские вообще и в души пасторов с проповедниками в частности; ведь после такой клятвы никого из них не придется понукать, каждый будет знать, что, допустив послабление или нерадение, он может лишиться всех доходов и привилегий, а потому будет стараться изо всех сил.
Когда Ганс, сославшись на неотложные дела, ласково шлепнул Маргариту-младшенькую по попке, раскланялся с хозяйкой дома, госпожой Барбарой, и ушел, Эйцен тут же подсел к пюпитру; очинив перо, он принялся заносить на бумагу все то, во что следует верить и в чем надлежит торжественно поклясться каждому, кто намеревается быть пастырем овечек Господних в герцогстве Шлезвиг; перечисляются, во-первых, Священное Писание, далее — Апостольское учение, Символ веры, догматы и принципы, нераздельное слияние божественной и человеческой природы в Иисусе Христе, Аугсбургское исповедание и, наконец, большой и малый катехизисы Лютера. Причем будет положено подписать не только весь документ целиком, но и каждый абзац в отдельности, чтобы позднее ни один из подписавших не смог заявить, будто чего-то недоглядел или упустил.
Поэтому Эйцен пишет: «Дабы не попустительствовать лукавому, который всячески извращает ныне важнейшие основы нашего христианского вероучения и религии, я, имярек, клянусь также искренне ненавидеть, осуждать и проклинать лжеучения всех тех, кто отклоняется от вышеупомянутых Священного Писания, Символов веры, догматов и катехизисов, всех причастных ереси цвинглианцев, кальвинистов, приверженцев лжетаинств, а также перекрещенцев и тех, кто отрицает необходимость и силу святого крещения, равно как и присутствие Христа при святом причастии, когда пресуществляется Его плоть и кровь, ибо все эти лжеучения и ереси разрушают единство веры, а также вводят в заблуждение простых людей».
Эйцен с удовлетворением подумал: вот тот сильный язык, которым пользовался сам доктор Мартинус, когда каждое слово похоже на удар бича, что весьма необходимо, чтобы подстегнуть и припугнуть мягкосердечных пасторов, как нынешних, так и будущих; далее Эйцен велел своим пасторам дать письменную клятву, что они будут всячески предостерегать вверенные им общины от вышеперечисленных заблуждений и не потерпят, чтобы хоть одна овца из их стада прибилась к еретическим обществам и сектам.
Перечитав все, что он с таким тщанием закрепил на бумаге, Эйцен вдруг осознал, какую власть даст ему эта клятва как судье, который будет решать, кого отнести к правым, а кого к виноватым; чтобы закрепить эту власть и упомянуть светских правителей, которые служат самой надежной опорой пастырю духовному, Эйцен приписал мелкими буковками, поскольку места на листе бумаги оставалось уже немного: «В заключение сего клянусь всецело повиноваться христианским повелениям, а также указам нашего Государя, Его Высочества герцога Адольфа и руководствоваться наряду со Священным Писанием и Аугсбургским исповеданием только Церковным уложением для герцогства Шлезвигского и Голштинского». И наконец, почти уже в качестве примечания он добавил на полях: «Во всем этом да поможет мне Бог. Аминь».
Герцог Адольф, которому текст новой пасторской клятвы зачитал тайный советник Лейхтентрагер собственной персоной, остался им весьма доволен и распорядился без промедления обнародовать его в герцогстве Шлезвигском и прочих землях своего владения, после чего господин тайный советник с едва заметной улыбкой сказал своему другу Паулю, что теперь вряд ли что-либо воспрепятствует скорому установлению в Шлезвиге Царства Божьего под благоволящим диктаторским оком суперинтенданта. Ждать этого пришлось действительно недолго, ибо все пасторы и даже кандидаты на пасторскую должность поспешили дать новую клятву и срочно вернуть с подписью и печатью разосланные формуляры, чтобы безотлагательно засвидетельствовать свою верноподданность и благонадежность. Более того, среди них началось прямо-таки соревнование, кто больше вернет в стадо заблудших овец или даст знать соответствующим властям о тех, кто не отказывается от своих заблуждений и остается привержен ереси, дабы с упорствующими можно было поступить по всей строгости закона. Особенно в Эйдерштедском краю, куда переселилось довольно много голландцев потому, что дома их якобы преследовали паписты, теперь на них устраивалась настоящая охота; недаром же исстари считается, что если в хлеву скотину бесят забравшиеся туда волк или лиса, то и смуту промеж местного люда обычно учиняют чужаки, поэтому в трактирах, на рынках, даже в домах чуткие уши слушали, не говорит ли кто подстрекательских речей, зоркие глаза смотрели, не хранит ли кто книжек Давида Йориса или Менно Симона и тому подобных еретиков, анабаптистских проповедников, не говоря уж о тайных сборищах перекрещенцев-единомышленников; каждый пастор тщательно записывал, а потом сообщал, кто крестит детей как положено, частенько ли навещает прихожанин церковь, внимательно ли слушает проповедь, регулярно ли причащается. Люди же стали бояться, ведь еще не забыты те недавние времена, когда перекрещенцев сжигали на кострах, еретиков поджаривали, привязав к столбам, или пытали калеными щипцами, душили, четвертовали, вешали на деревьях или бросали к крысам и гадам в глубокие ямы, гноя несчастных заживо.
Там, где одни усердствуют, а другие боятся, — успех обеспечен. На меннонитов и давид-йористов устраивались в Шлезвиге облавы, словно на зайцев по осенней поре. Пасторы благочинные и приходские сдавали властям то одного вероотступника, то другого, а самые боевитые, пастор Мумзен из Ольденсворта и пастор Моллер из Теннинга, набрали почти по десятку тех, кто не признавал, что бес совращает даже новорожденных, которых по этой причине необходимо крестить; оба пастора, впрочем, сообщали, что часть грешников увещеваниями или угрозами вечного проклятия была возвращена к истинной вере, однако остальные продолжали упорствовать в инакомыслии, поэтому необходим духовный авторитет более весомый, например самого господина суперинтенданта, чтобы разобраться, что к чему.
Эйцену увиделось в этом знамение свыше. Ему предоставлялась возможность провести показательный церковный процесс, опираясь, разумеется, на светские власти, а уж само дело он сумеет повернуть иначе, чем тогдашнюю диспутацию с евреями, ибо теперь Вечный жид не помеха, а вернуться еретики к вере истинной или нет — не так уж важно; главное, что процесс будет деянием богоугодным и покажет всем в Шлезвиге, а также за пределами герцогства, как он, суперинтендант Паулус фон Эйцен, отстаивает от любых нападок и извращений учение Лютера во всей его чистоте.
