– Да-да, – перебил магистр официорий. – Я не намерен отчитывать тебя, мой мальчик, вовсе нет. Как я сказал, ты справился великолепно. И все-таки пока нет конечного решения этой конкретной проблемы. Это может опять проявиться в любом месте на Востоке, в Киркесии[52], Амиде или Мартирополе, тем более что отвечавшая за план коварная девчонка-персиянка улизнула из твоих сетей.

– Здесь вы правы, господин, – признал Аргирос.

Воспоминания о бегстве Мирран еще терзали его. К тому же его задевало, что наслаждение, которое она выказывала в его объятиях, вероятно, было притворным и имело целью убаюкать его. В те моменты оно казалось настоящим, и он думал, что не испытывал подобного ни с одной женщиной после Елены. Он надеялся, что прощальное предупреждение Мирран осуществится так или иначе, но он снова хотел посостязаться с ней.

Агент продолжал:

– В любом случае вторая вспышка вряд ли окажется столь же серьезной, как первая. Теперь, когда мы знаем, как это делается, местные власти сами смогут разыскать подпольных печатников. А если правительство разошлет наборы глиняных образцов, можно легко опровергнуть любую ложь, которую попытаются распространять персы.

– Разослать им архетипы? – Лаканодракон чуть ли не в страхе развел руками. – Ты не считаешь, что это – такой же опасный секрет, как и адский порошок? Он должен оставаться под запретом, а производство документов этим способом надо ограничить рамками столичной канцелярии.

– Я хотел бы убедить вас, что этот новый способ тиснения букв имеет больше областей применения, чем только политика.

Магистр официорий помрачнел, точно грозовая туча.

– Моя забота – о безопасности государства. Тебе потребуется предъявить убедительные доказательства, чтобы изменить мое мнение.

– Догадываюсь, – со вздохом ответил Аргирос. И как будто переменил тему: – Вы по-прежнему назначили чтение на следующей неделе, господин?

Мрачность Лаканодракона улетучилась. Он сочинял эпическую поэму о триумфе Константина II над лангобардами в Италии, используя ямбический триметр, каким Георгий Писидский[53] написал свою поэму о победах Ираклия.

– Да, с третьей книги, – ответил он. – Надеюсь, ты придешь?

– Жду с большим нетерпением. Только я не знаю, многие ли из приглашенных будут знакомы с тем, что уже написано.

– Смею надеяться, таких наберется немало. Многие были на предыдущих чтениях в прошлом году и этой зимой, и, конечно, манускрипт кое-где ходит из рук в руки. Во всяком случае, в предисловии я намерен дать обзор того, что вышло раньше.

– В этом нет нужды.

Аргирос открыл ящик стола и протянул Лаканодракону пачку тонких исписанных папирусов.

– Что это?

– Книги первая и вторая вашей «Италиады», господин, – простодушно ответил Аргирос. – Я даю вам тридцать пять копий, чего, полагаю, будет достаточно, чтобы раздать всем, кто придет. Если нет, текст у меня еще в рамах. Буду рад сделать еще столько, сколько вам понадобится.

Сказав это, Аргирос покривил душой. Задумав преподнести сюрприз магистру официорий, он не пожалел денег на семьсот листов папируса. Тот был недорог в столице, поскольку много бумаги расходовалось правительством. Магистр прекрасно знал Константинополь и потому без труда нашел гончара из Месопотамии который быстро понял, как изготовлять глиняные формы.

Но Аргирос до сих пор косил из-за непривычной работы – набирать двадцать страниц стихов в рамы по буковке задом наперед. Немного помог Анфим, но так и не освоил дело, и Василий потратил почти столько же времени на исправление ошибок секретаря, сколько на собственную часть работы. А потом на середине восемнадцатой страницы закончились формы буквы «омега», и он поспешил к гончару, чтобы получить дополнительное их количество.

И все же результат стоил усилий. На лице магистра официорий сначала изобразилось удивление, а затем – восторг.

– Тридцать пять копий? – изумленно прошептал он. – Ах, кроме Библии и поэм Гомера, я не знаю, какие еще произведения в столице насчитывают тридцать пять копий. Может быть, Фукидид, Платон или святой Иоанн Златоуст – и я. Мне неловко присоединяться к такой компании, в которую ты, Василий, меня выдвинул.

– Это очень хорошая поэма, господин, – благонамеренно заметил Аргирос. – Вот видите? С новым тиснением мы можем сделать много копий всех наших авторов, и уже не будет риска потери рукописей из-за того, что мыши съели последний экземпляр за три дня до намеченной переписки. И речь не только о литературе. Представляете, как изменилась бы к лучшему наша армия, если бы у каждого офицера была своя копия «Стратегикона» Маврикия? И юристы, и церковники будут уверены, что их тексты совпадают, потому что происходят от одного оригинала. Капитаны кораблей получат карты и лоции для плавания от одного порта до другого…

Наконец магистр официорий начал проникаться энтузиазмом молодого человека.

– Защити меня Богородица, ты, скорее всего, прав! Я вижу, что это изобретение может принести великое благо для правительства. Будет проще размножать императорские рескрипты. И – подумать только! Мы сможем сделать безграничное число копий стандартных форм и разослать их по всей империи. И это будет не так уж трудно – изготовить формы, которые мы будем отслеживать и распределять подобающим образом. Теперь я вижу всю картину, а ты?

Аргирос все прекрасно видел. Он подумал о том, получилось бы у него теперь разубедить своего начальника или нет.

Если бы Василий Аргирос не решил помолиться в церкви Святого Муамета, он не попал бы в гущу мятежа.

Церковь находилась в бедной части Константинополя, недалеко от гавани Феодосия на Мраморном море. Она вмещала всего двадцать человек. Как магистр, Аргирос мог выбрать более роскошное святое место. Он довольно часто молился в Святой Софии.

Но Муамет был одним из его любимых святых, которому посвящен прекрасный храм в далеком Новом Карфагене, более величественный, чем святыня в столице. Аргирос видел тот храм несколько лет назад, когда был в Испании, чтобы выведать секрет адского порошка франко-саксонцев. Он вспомнил об этом и о том, как молился святому Муамету в прошлом году, перед отправкой в Сирию. Тогда он должен был выяснить, какую смуту затеяли персы в пограничной крепости Дарас. Аргирос праздно прикидывал, не предвещает ли его нынешнее посещение церкви Муамета новое путешествие.

Он шагал по извилистым переулкам района гавани к Месе. Один-два бандита испытующе приглядывались к нему, но благоразумно решили оставить его в покое. Пусть у него на пальце золотое кольцо, зато на поясе – меч. К тому же он – высокий, крепко сложенный мужчина, по-прежнему сильный в преддверии своего сорокалетия.

В отличие от задних переулков Меса вымощена каменными плитами. Аргирос соскреб грязь с сандалий. Колоннады по обе стороны улицы поддерживали крыши, защищавшие от солнца и дождя. Накануне вечером шел ливень, и с крыш капало. Аргирос шел посередине улицы, обходя мулов, небольшие повозки и носильщиков с тяжелым грузом.

Меса расширялась к форуму Аркадия. Другие площади города назывались в честь великих императоров: Августа[54], Константина, Феодосия.

«Полоумный сын Феодосия[55], – подумал Аргирос, – вряд ли принадлежал к этой достойной плеяде».

У основания высокой колонны в центре площади собралась толпа. Когда-то столб венчала статуя Аркадия, но спустя примерно сто лет со времен Муамета она упала и разбилась при землетрясении. Сохранились только огромная рука и предплечье, установленные возле основания колонны. Балансируя на двух пальцах статуи размером с человека, к толпе обращался какой-то монах.

Он был костляв, смугл и не очень чист, в мешковатой черной рясе, с длинными спутанными волосами, ниспадавшими ниже плеч. Глаза его горели фанатичным огнем, когда он выкрикивал свои лозунги.