Кухня, которую построил Оливье.

Показав свой дом снаружи, Оливье рассказал немного про устройство туалета. Их было два: одним пользовалось семейство француза, а второй был предназначен для волонтёров. Принцип работы обоих санузлов оказался одинаковым: в маленьком тесном помещении было вырыто две ямы, куда устанавливались большие ведра. Над ними Оливье слепил из глины постаменты с плоской крышкой и дыркой посередине. Сидя на сидушке, можно было справить нужду, а потом присыпать содеянное опилками из большого кувшина, чтобы не пахло. Два сортира были нужны затем, чтобы когда заполнялся один, можно было его закупорить и пользоваться вторым, покамест содержимое первого не перегниёт как следует. Полученная в результате жижа запах имела совсем не такой ужасный, как свежие человеческие фекалии, и могла храниться полгода, а то и год, пока не превращалась в качественный компост, используемый для удобрения земли вокруг фруктовых деревьев. Пожалуй, устройство туалетов было оптимальным в имеющихся условиях и полностью отвечало концепции Оливье: «Нет — отходам». Вспоминается мамаша Дерьмо из моего любимого романа Эмиля Золя «Земля».

А вот организация помывки не могла похвастаться такой же эффективностью. Оливье, как и всё его семейство, мылся в семейном туалете, окатывая себя водой из большого горшка. Ванная комната для волонтёров располагалась на другом конце участка и представляла собой большую загородку из бамбука с соломенным навесом. Бамбуковая стена закрывала процесс мытья со стороны фермы, но оставляла его открытым с противоположной, где располагалось соседское поле, не используемое и сплошь заросшее бурьяном. Здесь также стоял большой глиняный горшок, наполняемый холодной водой из крана. Во время мытья она стекала по бетонному полу в сток, а оттуда по трубе куда-то в поля. Проблема была в рисовой шелухе, которой Оливье обильно посыпал все дорожки на ферме. Она постоянно забивала сточную трубу, и приходилось вытаскивать эти опилки пальцами буквально каждую минуту, иначе вода заливала всё вокруг. Французы завесили свободное пространство своими вонючими полотенцами из микрофибры, и они были постоянно забрызганы водой пополам с рисовой шелухой, но это никого не смущало.

Для стирки была выделена отдельная зона возле дома Оливье, и осуществлялся этот процесс с помощью таза, щётки и порошка. Экологичностью употребляемых на ферме средств для стирки и мытья Оливье озабочен не был, и мыльная вода стекала под банановые деревья, которые, по его мнению, могли стерпеть всё. Мытье посуды тоже производилось вручную, причём посредством пяти тазиков, наполненных водой. В первом смывалась основная грязь. Во втором посуду тёрли губкой со специальным средством. В следующих трёх тазиках тарелки и ложки с вилками поочерёдно споласкивались, пока не становились достаточно по меркам Оливье чистыми. По идее, после каждого раунда содержимое объедочного тазика выливалось, и его место занимал мыльный, а мыльным становился первый полоскальный тазик, и так далее. Но если Оливье не крутился рядом, мы исподтишка меняли воду во всех тазах, где она была грязная — то есть во всех пяти. Чистая вода для мытья посуды добывалась ковшиком из очередного большого горшка, в который мы старались не лезть грязными руками. Правда, в первый день кто-то из француженок зачерпнул из него жирным тазиком, и из-за этого пришлось опустошать весь горшок и мыть изнутри.

Ели все в большом доме, собравшись вокруг длинного стола. Готовила почти всегда Дарин, лишь иногда прибегая к помощи волонтёров. Её кулинарное мастерство никого не оставляло равнодушным, хотя кхмерские блюда часто отличались остротой, и есть их было не так-то и просто. С пищевыми объедками Оливье расправлялся изысканным методом — скармливал их личинкам мухи чёрная львинка, жившим в отдельном баке. Эти прожорливые твари поедали все органические отходы, будь то банановая кожура или дохлая утка. Мускусных уток вместе с курами и гусями Оливье держал больше для вида, и их было немного. По утрам птиц нужно было кормить рисом и нарубленной травой, а также пресловутыми личинками. Но основная ценность личинок заключалась в том, что они, перерабатывая отходы, производили компост, который можно было использовать на грядках, да и сами чёрные львинки людям не досаждали, в отличие от комнатных мух. Таким образом француз воплощал свою концепцию пермакультуры, переработанные отходы человеческой жизнедеятельности возвращая матушке-природе.

Но что касается непосредственно фермы, то здесь у Оливье успехов было не так и много. Об этом красноречиво свидетельствовало состояние рассады, которую он периодически высаживал, но постоянно забывал поливать. В итоге практически все ростки погибли, и их жухлые сухие останки бессмысленно торчали из горшков. Вид грядок тоже удручал: в среднем французу удавалось успешно пересадить в почву одно растение из восьми, но даже выжившие всходы палило солнце, пожирали вредители и иногда случайно вытаптывали волонтёры. Определённых успехов удалось добиться с люффой — неприхотливым растением из семейства тыквенных, плоды которого используются для изготовления мочалок. Неплохо росли и розелла, также известная как гибискус, да мотыльковый горошек. Из первого Оливье делал джем, а цветы второго сушил и использовал в качестве чая. Все вышеперечисленное француз пытался продавать, упаковав в красивые полотняные мешочки, но если волонтёры приносили стабильный доход, то с торговлей дела шли хуже. Скорее всего причиной были не налаженный рынок сбыта и завышенные цены. За один красиво упакованный пакетик цветов горошка пополам с лемонграссом он хотел целых пять долларов. О ля ля! Кстати, раньше я думала, что французы не говорят «О ля ля!», так же как русские не говорят «На здоровье!», когда пьют водку, но оказалось, что ещё как говорят, притом частенько.

Завершив экскурсию по ферме, француз принялся расселять новоприбывших. С жилищем повезло: нас вселили в отдельно стоящее бунгало, построенное из глины вместе с волонтёрами для размещения туристов, которых в недалёком будущем планируют принимать на ферме. Ну а что — есть же любители пожить в деревне, помыться холодной водой из ковшика, побороться с комарами длинными тёмными вечерами. У бунгало целиком отсутствовала одна стена, так что мы жили практически на улице, но хотя бы с соломенной крышей над головой. До нас комнату занимал индиец Азам, который должен был приехать со своей девушкой, но почему-то прибыл в одиночестве. Оливье рассудил, что мы как супружеская пара более достойны отдельного жилья, чем индус, и выселил бедолагу в общежитие.

Азам на вид был абсолютнейший пройдоха, но в чем это выражалось на деле, мы так и не поняли. Большую часть своего времени он уделял француженкам. Уверив их, что является мастером йоги, Азам ежедневно устраивал занятия на глиняном полу в «общежитии». Однажды я решила присоединиться к ребятам, но, посмотрев, как индиец заваливается набок в самых простых асанах, сбежала раньше, чем успела устать. Йога в исполнении Азама оказалась странным набором гимнастических упражнений, которые этот негибкий парень исполнял с видимым трудом, особенно когда дело касалось равновесия. Француженки, будучи увлечены процессом, постоянно путали право и лево. Неловко ворочаясь, они то и дело наступали друг другу на ноги и на руки, а иногда даже на волосы. Мне было неудобно сбегать с урока, но вовремя начавший моросить дождь дал повод уйти — иначе могла вымокнуть одежда, оставленная сохнуть на верёвке.

Другим волонтёрам с жильём повезло гораздо меньше, чем нам. Себастьян и Гвендаль ютились в маленьких шалашах на сваях, где нельзя было даже выпрямиться в полный рост, а все остальные разместились в так называемом общежитии — отдельно стоящем открытом помещении, на глиняном полу под навесом из соломы. При этом сложно сказать, где было жить лучше. Шалаши располагались неподалёку от птичника, обитатели которого начинали громко голосить около пяти утра. Да и спать в них было не то чтобы очень безопасно — кудрявый Гвендаль однажды ночью был укушен за руку сколопендрой. С другой стороны, на глиняном полу под москитной сеткой было не менее рискованно, к тому же жизнь волонтёров в общежитии, как и нашу, по ночам отравляли хозяйские собаки.