Я же позволил себе еще некоторое время поблаженствовать в этом новом неповторимом состоянии, а потом с трудом и сожалением вернулся из звездной бесконечности, чтобы сделать то, ради чего, собственно, и отправился в этот полет. Сосредоточил внимание на пространстве непосредственно около меня и тут же нашел, что искал.

Прямо подо мной или, наоборот, надо мной, а может справа или слева, всеми фибрами души ощущался огромный тяжеленный шар. Черный, будто бы плоский, словно вырезанный из плотного картона, перекрывший своим темным контуром часть сияющего тысячами галактик пространства, он тоже казался неподвижным, хотя я знал, что это было не так. Шар вращался. Просто моя скорость была настолько больше, что я этого вращения совершенно не замечал.

Но через долю секунды на абрисе гигантской черной окружности появилась маленькая яркая точка. Появилась, начала набирать размер, а потом резко бросила себя в обе стороны, превращаясь в светящуюся и становящуюся все длиннее белую дугу, перечеркнувшую космос. А еще через мгновение дуга доросла до полукруга, а из той самой точки, с которой все началось, ударили вверх расходящиеся, словно зубцы величественной короны, острые теплые лучи. И вот уже не точка, а слепящее огненное око поднимается из-за черного плоского диска, раскладывая все шире и шире веер своих золотых столпов света, а тонкая дуга под ним начинает набирать толщину от центра к краям, придавая объем и существенность поверхности огромного шара. Наконец огненная сфера полностью оторвалась от полукруглого контура планеты, и освещаемый ею меридиан резко поменял цвет из слепящего яростно-белого в нежный бело-голубой.

Я мчался навстречу рассвету. Навстречу восходу Солнца над небесным телом, которое через много-много лет назовут ласковым и родным словом «Земля».

Новое утро проносилось подо мной чуть размытой чертой границы света и тьмы, двигавшейся по белоснежным облакам. Я нырнул прямо в них, резко сбавив высоту, и после недолгого полета через клубящийся пар нижних слоев атмосферы передо мной открылась лазурная выпуклая линза Тихого океана, сверкающая миллионами солнечных бликов. Позади во тьме медленно таяла громада материка, далекого предка Евразии, а впереди был бескрайний синий горизонт. Теперь я летел низко над водой, видя белые пенные гребешки волн вплоть до мельчайшего пузырька воздуха в каждом из них. Скорость была просто потрясающей. Я ушел под воду, в темно-зеленую плотную глубину, и некоторое время наслаждался полетом там, рассматривая стаи незнакомых разноцветных рыб и больших полупрозрачных медуз, через которых били, причудливо преломляясь, прорвавшиеся через облака и поверхность океана золотые солнечные лучи. Затем ушел еще глубже, километра на четыре, стелясь над неровным каменистым дном в фиолетовой темноте, где обитали совсем уж непонятные существа, обвешанные тусклыми фонариками на длинных гибких стеблях. Впереди показалась широкая впадина, шедшая наискосок с северо-востока на юго-запад. Я нырнул в нее, погрузившись еще на пару тысяч метров, но там было совсем темно и пусто. Мелькнул на самом краю зрения кто-то большой и неповоротливый, видимо, какой-нибудь родоначальник лохнесского чудовища, но быстро остался позади, так как я уже несся вверх, к свету.

Взметнулся над океаном, набрал высоту и окинул взором горизонт впереди. Из сизой морской дымки вырастал еще один материк. Длинный, зеленый, похожий на дракона, с протянувшимся прямо вдоль западной береговой линии горным хребтом. Южная Америка. Еще несколько десятков километров вверх, и далеко слева появились очертания Америки Северной, отделенной от родной сестры широким проливом. Горы остались позади, подо мной замелькал сплошной зеленый ковер, а затем короткой молнией мелькнула желтая полоса прибрежного песка и снова синь океана. На этот раз Атлантического. В него нырять я не стал; как-нибудь в следующий раз…

Несколько секунд полета над волнующейся синевой и передо мной западное побережье Африки, где вместо безжизненных горячих песков Сахары, шелестели сочной листвой обширные изумрудные джунгли, исходящие влажным экваториальным жаром.

Я чуть изменил вектор движения, повернув севернее, и помчался вдоль берега, на котором когда-нибудь, очень нескоро, будут кататься на верблюдах и резать баранов арабы из Мавритании и Марокко. Домчался до еле заметного Гибралтарского пролива, и вскоре передо мной открылось Средиземное море, узкое, сжатое двумя материками до неузнаваемости, а за ним я увидел еще толком несформировавшийся зародыш старушки Европы. Никаких островов Соединенного Королевства, никакого итальянского сапога, виден только-только наметившийся Пиренейский полуостров, по которому можно было более-менее сориентироваться. Так что называть будущую часть света «старушкой», наверное, еще рановато.

Я посмотрел на Восток и увидел ночь. Она надвигалась на меня широким черным полумесяцем из Азии, словно татаро-монгольская орда.

Вот так… Я обогнал день.

Решительно бросился в надвигающиеся сумерки, снизился и помчался над ночными землями Восточной Европы, с трудом различая в сгустившейся тьме очертания незнакомых горных цепей, рек и озер подо мной. А затем далеко-далеко на черном полотне земли я увидел маленькую теплую искорку. Проглядеть ее было невозможно. Я был прикован к ней незримой, но очень крепкой цепью. Меня тянуло туда, по-другому и быть не могло. Там находился мой «якорь»…

Я приблизился, опускаясь все ниже и ниже, летя над самыми верхушками корабельных сосен, и вот огонек превратился в обычный костер, весело трещавший и бросающий снопы искр в бескрайнюю ночь вокруг. Он горел среди разбросанных валунов на поляне у подножия небольшой гряды скал, раскинувшихся прямо посреди девственного леса. У костра сидели два человека. Я хорошо знал их обоих. Первым был Леший, задумчиво глядящий на пламя, а вторым, застывшим, словно в гипнотическом трансе, был я. Точнее, мое тело.

Я с разгона врезался в свою спину и, мир, вывернувшись наизнанку, стремительно сжался до переделов освещенного пламенем костра круга. Ощущение физической оболочки было привычным и уютным, но очень плоским и скудным, особенно, после только что совершенного полета.

— Вернулся? — поднял глаза Леха. — Ну как?

— Красиво! — выдохнул я и потянулся, примеряя свое тело, словно костюм.

— Красиво… — согласно протянул тот.

— Я где-то читал, что если вот так долго хреначить против вращения Земли со скоростью света, то попадешь в прошлое.

— То есть тебе мало, да? — криво усмехнулся Леший. — Настоящее прошлое, извини за такой каламбур, тебя не устраивает?

— Да это так, к слову. — ответил я, все еще находясь под впечатлением от того, что только что совершил. Помолчал, внимательно посмотрел на него и решил, что пора. Не будет же он все время молчать?

— У меня вопрос…

— Да? — притворно удивился Леший. — Теперь всего один?

— Пока да.

— Ну, давай!

— Я вот шарик наш облетел и немного не догнал. А где люди, Лех?

— Люди?! — он весело и от души рассмеялся. — Какие на хер люди, Егорка? У нас тут ранний палеолит или что-то вроде этого! Я, если честно, в терминах не силен. Нету еще гомо сапиенса, как такового. Гоминид гоминида даже дубиной первый раз по башке не ударил, а ты говоришь, люди!

— Какие гоминиды? А как же Шумеры? — ошарашенно спросил я. — Богиня Иштар и все такое?

— Да что тебе эти Шумеры покоя не дают? Что в этом времени, что в том!

— Я в ТОМ времени про них, вообще, ничего не знал! — возмутился я. — Ни про Шумеров, ни про Ануннаков, ни про Аквариумы! Ты че мне тут бабушку лохматишь?

— Знал ты все, знал… — покачал головой Леший. — Только не помнишь. Ладно, про это рано пока говорить.

— А про что, не рано?! — я начал заводиться. — Чего ты молчишь третий день? Ты мне хоть что-то конкретное можешь сказать или нет? Типа, пойди, Егор туда-то и сделай то-то, и все будет в шоколаде. Ты, вообще, зачем нас спасал?!

— А я вас и не спасал. Пойми, Егор, я вам не помощник и, тем более, не спасатель. Я — Проводник. Я фиксирую ключевые повороты Судьбы. Перевожу стрелки на вашем Пути, так сказать. В тех точках, где возможны его разветвления. А до этих точек вы должны добраться сами. Там, около реки, если бы вы не прорвались ко мне, то я бы оставил все как есть, а ваш паровоз пошел бы совсем по другим рельсам. И это не моя прихоть. Это — Закон.