А потом я почувствовал. Еле уловимо. Будто в затхлом неподвижном воздухе пещеры чуть-чуть потянуло свежим сквозняком, или в слепом мире, полностью лишенном света солнца и звезд, зажегся маленький, слабый трепещущий огонек свечи. Настя была жива. Ее душа была здесь, держалась на тонкой-тонкой ниточке за умирающее тело, давно готовая оторваться и исчезнуть навсегда, но почему-то до сих пор этого не сделавшая.

Я осторожно, боясь поверить и спугнуть, поднял ставшее совсем невесомым родное тело и выпрямился.

Вместе с робкой надеждой вернулась страшная реальность. Хозяева стояли вокруг, а сил что-то сделать не осталось. Совсем. Безумие, продолжавшееся уже хрен знает сколько времени, с тех пор как мы выплыли из Аквариума, выжало из меня все…

Я стоял с Настей на руках, смотря на окруживших меня существ, и понимал, что теперь точно все. Мы проиграли. Шах и мат…

Громко щелкали секунды. Небо постепенно светлело. Бесконечная кровавая ночь уходила, уступая место пока еще робкой заре. Интересно, успею я в последний раз увидеть солнце? — лениво шевельнулось в голове. Пусть далекое и из другого времени, но все равно — родное, свое…

Хозяева медлили, наслаждаясь моментом. Желтые глаза светились презрением и злобным торжеством. Они возбужденно общались друг с другом, наверное, решая, как поизощренней меня казнить, чтобы я прочувствовал сполна последствия своей наглости и неповиновения.

Я закрыл глаза и погрузился в себя, ожидая приговора и его исполнения. Эмоций не было, если не считать смутного, толком не оформившегося ощущения глобальной неправильности происходящего. Словно, застыв вот так без надежды и сил, я поступал неправильно, предавая кого-то. Будто, несмотря на полную безвыходность положения, я должен был все равно во что-то верить и что-то делать. Странно… Что тут можно сделать?

Снова открыл глаза. Вместо горбатых фигур меня окружала стена. Крепкая, высокая. Следующий барьер. Очередной обруч, сковывающий мои возможности. Я мысленно потянулся к ней, потрогал холодную твердую поверхность, а потом начал пробивать в ней дыру. Не было ни поднимающейся из глубины души ярости, гнева, ненависти, не было никакого надрыва всех сил моего естества, я просто спокойно, не думая ни о чем, ломал стену. Словно рабочий на стройке, неторопливо разрушает фундамент старого здания, чтобы освободить место для новой постройки. Совершенно не представляю — как, но у меня получалось. Отвалился один кусок, потом второй, побольше, следом исчез целый фрагмент от низа до верха, следующий, а потом рухнула и вся стена. Я протянул руку и взял то, что находилось за ней…

Дальше — все, как в тумане. Или, в облаках пыли, поднятой упавшей стеной. Из этой пыли проступили фигуры Ануннаков, почуявших неладное и встревоженно задвигавшихся. А потом тело рванулось в сторону, стараясь как можно меньше потревожить лежавшую на руках Настю. Мелькали ленты, выпущенные Дятлами, били с неба два огромных кулака, хозяева атаковали сознание с яростью охотника, упускающего уже вроде бы пойманную добычу… Все как будто не со мной. Я совершенно не осознавал, что делает моя физическая оболочка, чтобы остаться живым. Сквозь все это безобразие вокруг я увидел Лешего. Он радостно улыбался и нетерпеливо подпрыгивал.

Я вдруг понял, что никуда бежать не надо. Надо просто взять и оказаться рядом с ним. Все очень просто, раз и все…

На короткий миг я выпал из реальности, а потом увидел перед собой, буквально на расстоянии вытянутой руки, суетящегося Леху. Ни хрена себе! Оглянулся. Растерянная кодла хозяев была далеко позади. Разглядели меня, яростно взвыли хором и бросились наверх по склону. Леха нагнулся, словно собираясь поднять что-то с земли, а потом выпрямился, ведя руку с зажатым в ней небольшим странным предметом вертикально вверх. За рукой в воздухе оставался расширяющийся след или щель, из которой били лучи яркого дневного света. Словно молния выхода из палатки, которую открыл Леший. Вот только палаткой была целая равнина, а что ждало нас там, «снаружи», знал только мой друг. Щель, колыхаясь, словно от ветра, висела в воздухе. Леха молча повернулся ко мне, осторожно взял у меня из рук тело Насти и шагнул прямо в вертикальный росчерк света.

— За мной, Егорка! — донеслась из-за его спины короткая фраза, и он исчез.

Я последний раз оглянулся на приближающуюся толпу и шагнул за ним. Прямо в ослепительный белый свет. Сзади донесся многоголосый яростный вой, а потом наступила тишина.

Тишина.

Ватная, абсолютная и настолько плотная, что кажется — можно поднять руки к ушам и ее потрогать. Егору она представлялась в виде желтой монтажной пены, которую залили ему в уши, а она, заполнив собой все полости черепа, затвердела и выдавилась из ушных раковин бесформенными шишковатыми затычками. Или, как будто, внезапно разросшемуся мозгу стало тесно и скучно в голове и он, найдя себе путь через первые попавшиеся отверстия с интересом выглядывал наружу, полностью перекрыв любые звуки.

«Забавно… — усмехнулся про себя Егор, представив себе эту картину. — Вот, что значит разум, открытый миру…»

А еще — темнота.

Темно серая, рассеченная тонкими, еле видными, ветвящимися прожилками капилляров век. Ну, с темнотой-то все понятно — глаза закрыты. А вот почему не слышно ни хрена — загадка…

Егор уже минут десять находился в каком-то непонятном трансе, полностью уйдя в свои мысли и совершенно отключившись от мира вокруг. Никогда в жизни ему не удавалось достичь такого своеобразного «самадхи», хотя попыток было — не перечесть. Психотерапевты, таблетки, алкоголь… А тут, на самом пороге небытия, пришел на берег Реки, опустил задницу на деревянный навес пляжной скамейки, торчавший из-под снега, закрыл глаза, задумался и вдруг, раз! Улетел в неведомые дали.

Нельзя сказать, что ему открылась какая-то великая Истина, или исчезли все страдания, как это обещали йоги, но определенный внутренний комфорт все-таки появился. Стальные когти обиды и горечи, последние несколько часов безжалостно полосовавшие окровавленную душу, на время исчезли, и Егор наслаждался этим неожиданным подарком судьбы. Блаженствовал в волнах нирваны, как тот замученный тяжкой жизнью мужик из анекдота, который специально днями напролет носил ботинки на несколько размеров меньше, а вечером, приходя домой, снимал их и достигал духовного просветления. Ненадолго правда, но достигал…

В конце концов, из состояния глубокой, блаженной медитации Егора вывела собственная задница, в очередной раз подтвердив, что все то, что происходит в его жизни, происходит через жопу. Задница начала мерзнуть. Деревянный козырек под ней был покрыт плотным слоем льда, а классические строгие брюки оказались совсем тонкими. Возмущенный «глас народа» в виде нервных импульсов наконец дошел до оцепеневшего правительства, сидящего в голове, и Егор вывалился в жестокую и такую несправедливую к нему реальность, резко открыв глаза.

В темноту перед ним уходило белое снежное поле, на самом горизонте еле виднелась полоса облетевшего голого леса, чуть более светлая, чем холодное ночное небо. «Река, — вспомнил Егор. — Я на пляже. Сижу…»

Ветра не было. Тихо и торжественно падал легкий пушистый снег. Температура воздуха была около десяти мороза. Идеальная зимняя погода. Вот так бы все три месяца. Без метелей, гололеда, оттепелей и минус тридцати пяти. Да… А потом сразу — лето. Без подснежников, восьмого марта, луж и грязи…

Лес и поверхность ледяного покрывала, сковавшего воду, периодически освещали частые разноцветные вспышки, бьющие откуда-то из-за спины. Егор начал было размышлять, что это за странная иллюминация, но тут с небольшим опозданием вернулся слух и расставил все по своим местам.

Петарды, салюты, фейерверки… Город нависал над ним сзади, сверкая огнями окон, фонарей, праздничных гирлянд, и запускал в зимние небеса сотни разноцветных шаров. Грохот пиротехники, веселые крики, звон бокалов, гудки машин и музыка десятков радиостанций сливались в единый радостно-предвкушающий гул. Город ждал праздника. А точнее, уже праздновал. Кто-то судорожно дорезал салат, кто-то не мог дождаться такси, кто-то горланил песни, а кто-то уже валялся под столом со счастливым пьяным лицом, перемазанным тортом. Шумные, веселые компании. Всеми любимый с детства, самый главный в году, праздник…