Я устало опустил топор. Да-а, серьезные зверята. Если сейчас начнут еще сверху прыгать — по фигу, буду стрелять. Пусть хоть все Уроды в Городе услышат, мне такие веселые старты еще раз на хрен не сдались.

Я перевел дух, прислонился спиной к стволу. Стало хорошо, тепло и спокойно. Захотелось слиться с этим деревом, со всеми деревьями вокруг, струиться по жилам ветвей, свернуться в уютной колыбели и спать, спать, пока кто-то большой и сильный, тот, кто все знает, не разбудит, не научит…

Э, блядь, Егор! Совсем охренел! Ну ка, сжал жопу в кулак!

Я отскочил от дерева. Ни фига себе! Расслабился, чуть не попался! Ты смотри, как тут все хитро устроено. Чем дальше в лес — тем толще партизаны. Чуть деревом не стал! Или кем там? Косяком?

Ударил себя по щекам пару раз, достал флягу, напился. Полегчало. Снял шлем, повертел в руках, выкинул. Толку теперь от него. Разрубленные очки болтались по бокам головы, как уши спаниеля. Тоже выбросил. Зато теперь ни с кем не перепутают. Посмотрят, скажут — О! Егор идет! Точно он! Вытер о траву топор, убрал за спину, передвинул вперед автомат. Все. Время поджимает, а я тут ерундой занимаюсь!

Побежал дальше.

…Не по сезону теплый осенний день. Самый конец октября. На небе — ни облачка, только садящееся солнце светит из-за спины, оставляя на зеленом газоне угловатую тень трибун. Воздух по-осеннему прозрачен и свеж. Я на середине Западной трибуны, рядом со мной — мои друзья. Все немного поддатые и возбужденные. Мне двадцать два или двадцать три года, не помню толком. Зато тот день помню во всех деталях.

Последний, решающий матч сезона. Нам достаточно сыграть в ничью, чтобы впервые в истории войти в тройку лидеров. Сталелитейщик забит до отказа. Трибун не видно вообще. Только огромная колышущаяся масса людей, которая, кажется, вот-вот выплеснется за края. Белая, синяя, зеленая. Развеваются огромные флаги, бьют барабаны, гудят дудки со всех сторон. Над стадионом висит многоголосый слитный гул, то усиливающийся и быстро набирающий мощь, когда команда атакует ворота соперника, то разочарованно стонущий и матерящийся, если атака захлебывается или мяч летит мимо. Сорок тысяч человек, объединенные общим порывом, сливаются в какой-то огромный организм, синхронно дышащий и чувствующий. Мое я блаженно растворяется в этом организме, ощущая необыкновенное родство с тысячами незнакомых людей вокруг.

Наша команда, словно физически подталкиваемая в спину мощным ревом болельщиков, обрушивает на противника атаку за атакой. Страсти накалены до предела. По трибунам, не останавливаясь проходит волна за волной. Завораживающее, фантастическое зрелище! Волна доходит до нас, и мы со счастливыми воплями вскакиваем, поднимая руки с флагами, а потом опять садимся в ожидании следующего гребня. Радостный, веселый азарт накрывает прямоугольное поле, будто купол. Солнце медленно садится, зажигаются яркие огни осветительных мачт. Игроки на поле начинают отбрасывать по четыре тени.

И под самый конец игры в наши ворота влетает мяч. Многотысячный разочарованный стон, несколько секунды тишины, а потом самые горячие и неунывающие мужики на Восточной снова разгоняют волну, и поле накрывает еще большее облако азарта и надежды. Первая добавленная, вторая…

Гол!!! Это невозможно передать словами, это можно только испытать самому. Стадион встает в едином порыве и орет во все глотку. Мы подпрыгиваем, размахиваем руками, обнимаемся друг с другом и с незнакомыми людьми на соседних рядах. Сейчас мы все — братья и сестры. Сейчас мы все — одна большая счастливая семья…

Почему-то вспомнился именно этот день. Может быть из-за невозможного, доведенного до полного абсурда контраста чувств и эмоций, связанных со стадионом тогда и сейчас.

Бездонно-прозрачное голубое небо и низкая серая мгла, перечеркнутая темными кривыми, словно вырезанными из картона, трассами туч. Яркие трибуны, заполненные тысячами живых, нормальных людей и пустые, ободранные железобетонные гребенки рядов без единого сидения, уходящие вверх, которые больше никогда не заполнятся. Радостный гул и крики толпы и мрачная, ватная тишина и пустота. Счастье и восторг. Беда, ненависть и страх. Свет и тьма. Жизнь и смерть…

Я медленно шагаю по сухой желтой траве газона, на котором белеют остатки разметки, к центральному кругу. Все мое оружие осталось за спиной, сваленное в кучу около углового флажка. Точнее около того места, где он когда-то торчал. Помнится, сидя на трибуне, всегда хотелось оказаться внизу, на самом поле. Посмотреть на стадион глазами игроков.

Вот и оказался. Только смотреть особо не на что.

С трех сторон нависают пустые серые ярусы трибун. Западная, Восточная, Северная. Вместо Южной — чернеет выбитыми проемами окон административно-бытовое здание, где располагались раздевалки для команд, пресс-центр, а наверху висело огромное электронное табло. Оно и сейчас там висит. И даже работает. Светится надпись «……….. (……) — Спартак (Москва) 0–2» Название нашей команды почему-то не написали, так же, как и фамилии забивших голы игроков. Зато эмблема областной администрации сверкает и режет глаза, словно только что покрасили. По-моему, самые яркие цвета, которые я видел за все время в мертвом Городе. Вот сволочи, даже здесь себя пропиарили… Мачты освещения, закрученные в спирали, слепо светят в разные стороны неоновыми огнями.

Стадион, конечно, не совсем пустой, иначе зачем мне было бы по нему шляться, да еще без оружия. На крайних верхних углах Западной и Восточной трибун неподвижно стоят высокие темные фигуры в городском камуфляже и бронежилетах. Угловатые, чем-то похожие на мутировавших богомолов. В руках снайперские винтовки. Все четыре ствола направлены в мою сторону. Злобные и давно нечеловеческие глаза припали к оптическим прицелам, в перекрестье каждого из которых, я думаю, находится моя глупая голова…

А в центральном круге поля, прямо в том месте, где судьи перед матчем подкидывали монетку, застыл пятый, главный Урод. Таких я еще не видел. Рост — далеко за два метра, плечи и спина, размером с капот внедорожника, руки до колен. Большой мальчик. Сразу видно — командир. Тот самый Иван Петрович. Садист, людоед, некрофил и просто — хороший человек!

А рядом с ним — моя Настя… Бледная, под глазами круги, но живая и вроде бы даже невредимая. Это хорошо! Это — главное.

Вот такая расстановка игроков на поле. Неожиданная для меня и очень неприятная. С вероятностью девяносто девять и девять десятых процента можно предположить, что счет, высвеченный кем-то на табло, уже отражает результат грядущего матча. Причем Спартак — явно не мы с Настей…

Когда я, наглухо блокировав все мысли, крался вдоль касс стадиона, то, если честно, вообще не знал, что буду делать дальше. Штурмовать, взрывать двери или просто постучаться и попросить открыть? Присутствие Уродов ощущалось, но как-то не явно. Словно издалека. Я долго осматривал в бинокль стадион и окрестности, но ни малейшего движения не обнаружил. Зато обнаружил их логово.

Приличная часть подтрибунного пространства в глубине, за рядом внешних колонн, была заложена кирпичом. Причем заложена от души. Судя по внешнему виду кладки, толщина стены — не меньше двух с половиной кирпичей. Из нее наружу частой сеткой торчат толстые арматурины. Массивная стальная дверь. Такую хрен взорвешь. Во всяком случае моими гранатами точно бесполезно. Над дверью что-то нарисовано. Я подкрутил оптический зум, приблизил. Намалевано грубо, но узнаваемо. Треугольник с глазом, точно такой же, как у нас в подвале Сарая. Рисовали похоже кровью. Длинные грязно-багровые потеки темнели под рисунком и на поверхности двери.

Посидел в укрытии, подумал. Потом быстрыми, короткими перебежками добрался до первого ряда колонн, поддерживающих массивные фермы, на которых лежат трибуны. Никто на меня не прыгнул, никто не выстрелил. Ощущение опасности было все таким же размытым. Странно. Точно подстава какая-то…

Вокруг — справа, слева, вверху, висели человеческие скелеты. Без черепов. Грубо скрепленные проволокой, они были привязаны к горизонтальным балкам, оголовкам колонн, нижним поясам ферм. У многих руки перепутаны с ногами, у некоторых конечности, вообще, отсутствуют. Висят, как праздничные гирлянды… Нет, все-таки Уроды — есть Уроды! Перед дверью была разбросана одежда, сапоги, ремни, рваные разгрузки и прочая амуниция. Валялся даже калаш со сломанным затвором. То есть, здесь они раздевают добычу, внутри трапезничают, а из костей мастерят вот такие элементы декора и вывешивают перед дверью на страх врагам. Высший разум, бля! А уж запахи тут витают, аж глаза слезятся. Внутри, наверное, просто — газовая камера.