«Смел и тверд», — мысленно отметил Алт-бег.

— Значит, динлины, — начал он, испытующе глядя на Алакета и его спутников, — вы пришли, чтобы биться с хуннами в рядах моей славной дружины? Знаете ли вы, что не каждый достоин чести стоять под боевыми значками Алт-бега! Чем заслужил ее, скажем, ты, юноша?

Не говоря ни слова, Алакет распахнул халат и глазам тюльбарийских старейшин открылась татуировка, повествующая о его подвигах в хуннскую войну. Раздались одобрительные возгласы.

— Вижу, — кивнул Алт-бег, — но все же тебе не избежать испытания. Приведите женщину, которая прибыла с ним, — обратился бег к воинам.

Бандыр и Гюйлухой недоуменно переглянулись.

— Основатель могущества хуннов Модэ, сын Туманя, — ледяным голосом начал Алт-бег, когда Мингюль появилась на пороге, — испытал верность и твердость приближенных, приказав им пустить стрелы в сердце своей любимой жены. Тем, кто, ужаснувшись, не посмел пустить стрелу в сердце жены кагана, он отрубил голову. Докажи мне, юноша, что ты тверд, и пусть не дрогнет твоя рука, когда ты пустишь стрелу в сердце женщины, которую любишь. Бей без промаха!

Лицо Алакета стало мертвенно бледным, но когда он заговорил, никто не уловил в его голосе дрожи:

— Так поступил варвар! Пристало ли мне, динлину, для доказательства моего мужества следовать обычаю врага? Но если бег племени тюльбари хочет знать, твердо ли мое сердце, пусть он держит обеими руками это копье, что лежит у его ног.

И Алакет, подняв копье, подал его недоумевающему бегу. В следующий момент молодой динлин отступил к выходу, вскинул лук, и стрела, свистнув, вонзилась в древко копья на уровне груди Алт-бега.

Смелость динлина перешла все границы. В глазах повелителя тюльбарийцев вспыхнул гнев.

— Неслыханная дерзость! — загудели старейшины.

Алт-бег взглянул на приближенных. Многие из них были безумно смелы, но ни один из них не решился бы на такой шаг. «Пусть же его выходка послужит укреплению моей славы», — молнией мелькнуло в мозгу Алт-бега. И он спокойно обратился к Алакету:

— Динлин, я готов простить твою дерзость ради твоей смелости, но как подтвердишь ты мне свою верность, когда ты не исполнил первого моего приказания?

— Смелость динлина не нуждается в прощении кыргыза! — гордо ответил Алакет. — Залогом же моей верности бегу в бою пусть будет моя душа, которую я раскрою перед ним. Я верен племени тюльбари до той поры, пока оно не поднимет оружия против земли Динлин. После этого — я ваш враг!

— Хорошо, юноша! — отозвался бег. — Слава богам, мы в дружбе с динлинами. Но плачу тебе откровенностью за откровенность. Моли духов, чтобы дружба эта была вечной, ибо, если ты так смел, как я думаю, в день, когда мы поднимем оружие против земли Динлин, ты распрощаешься с жизнью.

Стоящая у входа Мингюль с замиранием сердца следила за Алакетом и Алт-бегом, и гордость за любимого, отражавшаяся на ее лице, смешивалась со жгучей тревогой за его судьбу.

Сумерки сгущались в степи. Горные громады на западе превратились в темно-синюю волнистую стену. От их вершин, поднимаясь ввысь, перерезала фиолетовое небо гряда ярко-багровых облаков. И воинам, сидевшим у костров, казалось, что это кровавые духи войны, покинув поле недавней битвы, стремятся в свои жилища на утесах дальних скал.

А снизу от реки на смену им белой пеленой выползали таинственные духи вод. Когда они добры, они наполняют сети рыболова живой серебристой рыбой, а разгневавшись, поднимают бурю, увлекают лодку с пловцом на дно реки или посылают в селения болезни костей и мышц.

И воины с опаской косились на приближающуюся неслышной поступью к лагерю дымку тумана.

А конные караульные, стоявшие группами по два-три человека у границ лагеря, зорко вглядывались вдаль.

Там, на северо-востоке, мерцало и переливалось сплошное море огней.

Такие же огни протянулись цепочкой на гребне западных гор и на юге, за рекой. Там был враг.

В центре стана, на виду у своих воинов, сидел, поджав ноги, на куске войлока тюльбарийский военачальник Кюль-Сэнгир.

Пляшущее пламя костра освещало его широкое мужественное лицо с вспыхивающими из-под седых бровей угольками глаз. Четыре багровых шрама, пересекавшие лицо старого военачальника, напоминали окружающим о кровопролитных боях, в которых Кюль-Сэнгир сражался против врагов земли кыргызов. Голова его не была покрыта. Передняя часть ее ото лба до макушки была неровно выбрита железным ножом, а редкие седые волосы на затылке заплетены в тонкую косицу и заложены за ухо. Немного поодаль, поблескивая пластинами железной брони, важно восседал вислоусый старейшина Тудаменгу. Лицо его было невозмутимо, но подрагивавшее время от времени правое веко выдавало скрытую тревогу. А напротив, за дымом костра, смутно возвышалась могучая фигура ухуаньца Гюйлухоя.

У ближних к полководцам костров группами расположились начальники отдельных отрядов и вооруженные телохранители. А дальше раскинулись походные шатры, вспыхивали огни костров разноязычного войска. Без малого шестьдесят дней прошло с той поры, как объединенное войско Эллея, Дугая и нескольких кыргызских племен выступили с берегов Хиргис-нура на восток к Орхонской ставке[27] Ойхан-кагана. Отряды хуннов, пытавшихся оказать сопротивление на пути к ставке, смела многотысячная лавина союзников. Ойхан с ближними вельможами и телохранителями поспешно ушел на юго-запад, в бесплодные пустыни и дикие скалы.

Многочисленные стада, дорогие ковры, драгоценная утварь, оружие, пленники стали добычей победителей. И тогда начались раздоры.

— Надо преследовать Ойхана, пока он ошеломлен нашим ударом, — заявил Эллей на совете военачальников. — Иначе он оправится от неожиданности, соберет силы и…

— Ойхан бессилен, — прервал его бег кыргызского племени большар.[28] — Держава его пала. Зачем я буду губить в безводных песках моих лучших воинов, если переметные сумы их готовы лопнуть от лежащего там хуннского добра?

При этих словах глава племени тюльбари Алт-бег схватился за рукоять кинжала.

— В землю втопчу тех, — гневно крикнул он в лицо главам племен, — кто осмелится покинуть войско до полной победы!

Хмурые разошлись вожди после совета, а в следующую же ночь по требованию старейшин бег племени большар повернул своих всадников обратно в землю кыргызов, уводя нагруженные хуннским золотом караваны верблюдов.

Алт-бег, желая сдержать слово, поднял было тюльбарийцев в погоню, но тут лазутчики принесли весть, что Ойхан собирается с силами, что гонцы его отправились и к далеким восточным рекам, и в пустыни запада, и на север, в Восточный Динлин. И главе тюльбарийцев пришлось ограничиться повелением шаманам призвать гнев потусторонних сил на головы изменников, а самому двинуть отряды на юго-запад следом за войском Эллея. А на третий день стряслась новая беда. Вожди отрядов кыргызского племени белиг тайно повернули коней на север к Хиргис-нуру, уводя домой своих метких лучников. Между тем хуннские вельможи из окружения Узун-Дугая ночами в шатре шептали князю:

— Не пора ли взять в свои руки судьбу войны и державы? Ойхан разбит, но и ты, солнцеподобный, стал игрушкой в руках иноплеменников, которые недостойны целовать следы копыт твоего коня!

И Узун-Дугай все чаще подумывал, как бы отделаться от своих союзников и уйти на Орхон, предоставив динлинам, кыргызам и Ойхану истощать свои силы в борьбе с нестерпимым зноем, сыпучими песками и друг с другом…

Однажды утром лагерь разбудили тревожные возгласы дозорных. На юге, в степи, показались длинные линии поблескивающих точек. Они быстро приближались, росли. Вскоре можно было различить шеренги несущихся во весь опор закованных в чешуйчатую броню всадников. Остроконечные шлемы низко надвинуты на лоб. За передовыми отрядами появились новые: вскоре вся степь, до самого горизонта, оказалась покрыта густой щетиной копий, бунчуков[29] с лошадиными хвостами, боевых значков, шлемов и остроконечных шапок.