Одновременно с возрождением мистицизма в первые годы александровского правления, когда, по словам одного из современников, в обществе стало замечаться движение «иного духа»,т.е. сознание о своевременности «критики в разум истины, искать царства Божия и правды ее» (что совпало, как мы знаем, и с националистическим течением в обществе), — возобновляются и масонские ложи. Так, под руководством масона директора кадетского корпуса в Петербурге Бебера, о котором молва говорила, что он обратил в масонство самого Александра, «весьма таинственно» начинает работать в 1805 г. ложа «Благотворительность к Пеликану». Есть свидетельство, что лопухинский кружок первоначально отнесся несочувственно к возобновлению деятельности масонских лож[164]. Но Невзоров и Лабзин уже деятельные масоны; последним в 1808 г. учреждена также таинственная ложа «Умирающего Сфинкса».

Несмотря на обвинение «мартинистов» во всяких злодеяниях и революционных помыслах со стороны реакционеров, подобных Ростопчину, правительство не видит уже в масонах ничего зловредного. Масоны, получив поощрение со стороны прусского короля во время пребывания его в 1807 г. в Петербурге, определенно борятся с «вольномыслием»: напр., ложа «Нептун» Голенищева-Кутузова занимается специальной скупкой либеральных книг. Подобно тому, как Мюрат в Неаполитанском королевстве легализирует карбонаризм в целях сыска, так и русское правительство пытается использовать масонские ложи в целях отвлечения общества от «вредных начал» — помешать организации каких-либо других обществ, основанных на этих началах. Министр полиции Балашов определенно заявляет Вилламову в 1810 г., что правительство имеет виды на масонство. В том же году[165] Александру была представлена специальная записка о мерах «к устройству масонства». Записка рекомендует даже устроить «мать-ложу», создать особую организацию масонства для более удобного полицейского за ним наблюдения. И ложи в действительности получают полуофициальное существование. Чиноначальники масонских лож были вызваны ген. Балашовым, получили от него особое руководство[166] и были обязаны ежемесячно доставлять в министерство отчеты о собраниях, которые иногда посещал и сам Балашов. Эта практика продолжалась и при Вязьмитинове — преемнике Балашова — и вплоть до закрытия масонских лож.

Мало того, в том же 1810 г. вступает в число членов ложи «Петра к истине» (подчиненной директориальной ложе «Владимира к порядку») сам де Санглен — директор особой канцелярии Министерства полиции с целью «наблюдать, чтобы ложа соответствовала общей государственной цели — безопасности».

Естественно, что это полуофициальное разрешение придавало ложам несколько иной характер, чем тот, который отличал тайные масонские ложи на Западе и русские при их возникновении. Чиноначальники масонские: Бебер, позднее гр. Мусин-Пушкин, Брюс, Жеребцов строго соблюдали принятое обязательство. Жеребцов в своей ложе «Соединенных Друзей» установил строжайшую даже цензуру речей. Никто, кроме управляющего мастера, не имел права говорить, не подав своего «письменного слова» на одобрение Великого мастера. При открытии той или иной ложи всегда осведомлялись предварительно — будет ли пользоваться «доверием» правительства открываемая ложа. В 1817 г. центральные масонские ложи приняли постановление, что впредь ни одна ложа не будет законна, если не будет признана правительством и учреждена без ведома центральных.

Мало того, гр. Мусин-Пушкин в 1819 г. прямо обращается с просьбой к Вязьмитинову не дозволять существования лож, независящих от великих лож в Петербурге. Правительственный контроль был настолько силен, что даже для перехода из одной ложи в другую требовалось до некоторой степени разрешение администрации, хотя непосредственное наблюдение за ложами и было вскоре отменено. Отменено было потому, что правительство убедилось, как заявил 23 марта 1812 г. масону Элизену Вязьмитинов, что «ложи никак сомнительны быть не могут». И позднее, в 1816 г., Александр то же самое сказал Тормасову при возникновении вопроса о разрешении открыть в Москве ложу «Александра тройственного спасения». «Я формально позволения на это не даю. У меня в Петербурге на это смотрят так (государь взглянул сквозь пальцы). Впрочем, опыт удостоверил, что тут зла никакого нет» (рассказ Штейнгеля)[167].

Насколько законопослушным является александровское масонство, показывают переговоры, имевшие место в 1818 г. между руководителями русского масонства с Испанским Востоком. Для этих переговоров приезжал в Россию специальный делегат Дон-Жуан-ван-Халес. Союз между двумя капитулами не был принят русскими каменщиками ввиду непрочности существования масонства в Испании, где последнее не пользовалось расположением правительства и где братья даже подвергались преследованиям.

Были, правда, и как бы тайные ложи, напр., Лабзина. Втайне продолжало работать и высшее масонское управление в России — так называемый Капитул Феникс. Этой высшей таинственной власти г-жа Соколовская придает большое значение. Между тем такое управление было в значительной степени фикцией. Это был лишь пережиток прошедшего времени. Любовь к таинственному у лиц, занимавших в масонстве высшие «должности», заставляла сохранять потерявший какой-либо реальный смысл пережиток XVIII столетия, когда русская масонская директория подчинялась формально Великому Мастеру IX Провинции, герцогу Карлу Зюдермандланскому шведскому. И как первый высокопросвещенный префект Капитула Феникс в России кн. г.П. Гагарин должен был охранять в тайне от масонской толпы учреждение Капитула, так и высокопросвещенный префект александровского времени Управляющий Великой Директориальной Ложей Бебер в роли «Викария Соломона» должен был малозначащую тайну охранять от проникновения в нее так называемых профанов. И когда Ланской, открывая ложи, говорил: «велено нам собираться и научиться», это было лишь формой, которую так любили соблюдать и охранять вожди современного масонства.

Общее масонское постановление, однако, гласило: «не иметь никаких таинств перед правительством». В жизни такое правило было единственно реальным.

При таких условиях масонские ложи постепенно преобразовывались в своеобразные общественные клубы, где вся фантастика и символистика становилась лишь модным придатком.

В этих масонских клубах постепенно исчезли и те крайние черты символистики, которые отличали старое масонство. Новое масонство, более подходящее для широких кругов, в данном случае подчинялось и новым течениям, получавшим преобладание в Германии. Отсюда распространялась новая масонская система Шредера, отвергающая высшие степени, как отжившую «нелепость», и распространенная в России масоном Фесслером, одно время призванным читать лекции по еврейскому языку и философии в петербургской духовной академии[168]. Это вводило некоторое упрощение в сложный масонский ритуал, — упрощение, более подходящее к клубной обстановке. «Уложение» «Астреи» — получившего вскоре преобладание союза масонских лож — определенно уже говорит: «не иметь в предмете работ изыскания сверхъестественных таинств, не следовать правилам так называемых иллюминатови мистиков, тоже алхимистов, убегать всех подобных несообразностей с естественным и положительным законом».

Старое масонство отличалось причудливою обрядностью со своеобразной терминологией, преисполненной таинственной символистики и аллегории. Заимствованные из Швеции, Англии, Германии и Франции масонские системы представляли собой сложную иерархическую организацию (низшие степени, шотландские братья, теоретические братья), которая обязывала младших братьев строгому послушанию просвещенным братьям высших степеней. Иногда масонский орден имел целых 32 степени. Посвящаемый связывался строгим обетом молчания. Истинные масонские цели знали лишь члены высших степеней — свободные каменщики. В жизни обычного масонства эта таинственность превращалась в смешную игру титулов… Против этого ненужного балласта и раздался протест среди возобновивших свою деятельность масонских лож не только в России, но и в Польше[169].