Владимир Александрович состоял почетным членом Петербургской Академии наук (1875 г.), президентом Академии художеств (с 1876 г.), попечителем Румянцевского музея в Москве, председателем Комиссии по сооружению храма Воскресения Христова («Спаса-на-Крови») в Петербурге.
Красивый, хорошо сложенный, Владимир Александрович обладал изящными и в то же время величественными манерами. Он рисовал, любил старинные иконы, любил балет и первым финансировал заграничные поездки балетной труппы С. П. Дягилева. Е. П.
ДНЕВНИК Н. П. ЛИТВИНОВА.
«5 апреля 1865. Понедельник. В. к. Владимир Александрович обедал сегодня с государем у великой княгини Елены Павловны. Я поехал за ним в 6 72 часов, и уже застал его на подъезде в ожидании меня. Меня уж удивило то, что он так рано был готов, тогда как у Елены Павловны засиживались обыкновенно довольно долго; но мое удивление обратилось в испуг, когда я увидел, что на Владимире Александровиче, как говорится, лица не было.
Он встретил меня словами: „Какую телеграмму мы только что получили: – Никс (наследник Николай Александрович) опасно заболел воспалением в мозгу, и неизвестно, приведет ли еще Бог застать его в живых. Завтра в 11 часов утра мы едем в Ниццу“. Это меня, как громом, поразило; многие и давно уже беспокоились за состояние его здоровья, но мне никогда и в голову не приходило, что эта болезнь может кончиться так ужасно. <…> Владимир Александрович был сильно потрясен, он сидел у себя в комнате над молитвенником и заливался слезами.
6 апреля утром было молебствие о здравии милого нашего Николая Александровича, много слез было пролито присутствующими. Часа в два государь ездил с Владимиром Александровичем в Казанский собор приложиться к иконам. (Александр Александрович уехал в Ниццу 4 апреля, с графом Б. А. Перовским.) Весь остаток дня проведен был в укладывании вещей и приготовлениях к отъезду. В 11 часов вечера поезд двинулся. Мы летели с ужасной быстротой и в три дня и четыре ночи достигли цели путешествия. <.. >
10 апреля, в субботу, мы прибыли в Ниццу к 5 часам. Множество русских встретили государя. Все были с заплаканными глазами или очень печальными лицами, что составляло поразительный контраст с блестящими нарядами тех же плачущих дам и шитыми мундирами печальных мужчин. Первым государя встретил Александр Александрович; он был очень бледен и худ, глаза красны и распухли. <…>
Бедный Александр Александрович, приехавший сюда третьего дня, не видел еще своего брата; он целый день сидит в соседней комнате, слышит его голос, видит его кровать и ноги, а в комнату его не пускают; боятся, дескать, растревожить больного.
Императрица все время не отходила от Николая Александровича. Когда государь приехал, то она, желая приготовить Николая, сказала ему, что государя ожидают с часа на час; бедный наследник с какою-то особенною чуткостью, необыкновенно развившейся в последние дни болезни, сразу отгадал в чем дело и объявил, что: „папа здесь, в другой комнате, – пусть он войдет“. Тут же вошел и Александр Александрович. Наследник очень обрадовался, всех узнал и всех перецеловал.
Когда к больному жениху подошла принцесса Дагмара, то лицо Николая Александровича просияло радостью, он громко засмеялся от удовольствия, поцеловал у нее руку и, обращаясь к государю, сказал: „Не правда ли, как она мила, папа?“
В субботу вечером, в 11 часу, в день рождения Владимира Александровича, мы разошлись по своим комнатам, унося с собой слабый луч надежды, которому суждено было недолго ласкать нас. В 5 Уг часов утра, 11 апреля, на нашей вилле Verdier послышались тревожные шаги оторопевших людей, и нас разбудили страшными словами, что Николай Александрович кончается. Граф Перовский побежал немытый и небритый, еле накинув на себя платье. Я тоже скоро после него прибежал на виллу Пелион. В ночь Николаю Александровичу сделалось гораздо хуже и перемена была такая быстрая, что все ожидали близкой кончины. В 7 часов послали за принцессой Дагмарой. Наследник всех еще узнавал и со всеми поздоровался. В 12 часу ему предложили приобщиться Св. Тайн, что он исполнил с полным сознанием. По окончании священного обряда он начал со всеми прощаться. Он каждого присутствующего называл по имени и говорил по два раза: „Прощай, прощай“. Когда он со всеми простился, подле него остались только свои; в головах с правой стороны стоял Александр Александрович, а с левой принцесса Дагмара; наследник все время держал их за руки; принцесса часто становилась на колени и впивалась в левую руку умирающего жениха. Государь и императрица стояли по обе стороны больного в ногах; таким образом, отец и мать как будто уступали первенство подле больного его другу и его невесте. Цесаревич все еще был в полной памяти и говорил ясно. Так, после минутного забытья, он открыл широко глаза, взял за руку Александра Александровича и, обращаясь к государю, сказал: «Папа, береги Сашу; это такой честный, хороший человек». В забытьи он часто поминал его имя. Вообще, он очень любил Александра Александровича; он часто говорил императрице, что он никому не пишет таких нежных писем, как „Саше“, и даже, что он не может дать себе отчета, кого он больше любит – „Сашу или Дагмару“. Часу в третьем он поднял руки и правой рукой поймал голову Александра Александровича, а левой искал как будто голову принцессы Дагмары. В этот день великие князья почти ничего не ели с утра; в шесть часов они пришли к столу, приготовленному подле виллы Пелион для кавалеров, и, проглотив немного пищи, снова побежали к больному брату. За исключением этого, Александр Александрович не отходил от постели. Целый вечер сидели мы в томительном ожидании в комнатах, смежных со спальней наследника. Доктора беспрестанно собирались в консилиум, толкуя о том, сколько осталось жить больному и какого рода болезнью он болен. <…>
Наследник час от часу был слабее и слабее; разумеется, всякая надежда пропала даже у самых упорных. Все разошлись по маленьким комнатам виллы и расположились группами. У всех, конечно, был один и тот же нескончаемый разговор о наследнике и его болезни. Крайнее напряжение сил с 5 часов утра так утомило всех, что нет ничего естественнее, что всех клонило ко сну; действительно, часу в первом ночи все, которые были со мною в комнате, в том числе и я, задремали, каждый в том положении, как разговаривали. Вдруг дверь с шумом отворяется и граф Строганов с палкою в руках выходит из комнаты наследника и произносит: «Все кончено», и затем быстро скрывается. Мы все вскочили и перекрестились; я посмотрел на часы – было без 10 минут час ночи, следовательно, 12 числа апреля или 24 по новому стилю. Все, бывшие на вилле, без всякого разрешения, хлынули в комнату, где лежал наследник; оттуда неслись раздирающие душу стоны и рыдания. Громче всех плакал Владимир Александрович, меньше всех императрица; она была очень тверда. Принцессу Дагмару насилу оттащили от трупа и вынесли на руках. На бедного Александра Александровича было жалко смотреть. Через час стали омывать тело;
Александр Александрович все время при этом присутствовал и сам надевал чистое белье на покойника».
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ КНЯЗЯ В. И. МЕЩЕРСКОГО. 1865 год
«В это лето назначено было торжественное принесение присяги новым наследником престола. Двор накануне дня присяги переехал в Елагин дворец. Впервые после императора Николая двор поселялся в Елагином дворце.
Вечером я посетил цесаревича в одном из флигелей возле дворца. Он предложил мне с ним пойти пешком гулять. Во время прогулки великий князь был невесел и неразговорчив. Понимая его душевное состояние, я воздерживался от того, что называется занимать собеседника. На берегу Невы мы присели на скамейку. Цесаревич сел и вздохнул.
Я обернулся к нему и спрашиваю: тяжело вам?
– Ах, Владимир Петрович, – ответил мне цесаревич. – Я одно только знаю, что я ничего не знаю и ничего не понимаю. И тяжело, и жутко, а от судьбы не уйдешь.
– А унывать нечего: есть люди хорошие и честные, они вам помогут.
