„Хорошо еще, что я ничего не рассказал продавцу кукурузы", — подумал Сантьяго.

Еще некоторое время они курили наргиле. Солнце зашло. Хозяин и юноша говорили по-арабски — Сантьяго был очень доволен, что овладел этим языком. Давным-давно, в другой жизни, ему казалось, что овцы способны постичь все в мире. Но вот арабского языка им не выучить.

„Должно быть, есть и еще кое-что, чему они научиться не могут, — думал он, молча поглядывая на хозяина. — Ибо заняты они лишь поисками корма и воды. Да и потом, они же не сами выучились — это я их научил".

— Мактуб, — произнес наконец Продавец Хрусталя.

— Что это значит?

— Чтобы понять, надо родиться арабом, — ответил тот. — Но примерный смысл: „Так суждено".

И, гася угольки в наргиле, добавил, что с завтрашнего дня Сантьяго может продавать чай в хрустальных стаканах. Остановить реку жизни невозможно.

Люди взбирались по крутизне и вдруг на самом верху видели перед собой лавку, где им предлагали холодный и освежающий мятный чай в красивых хрустальных стаканах. Как же было не зайти и не выпить?!

„Моей жене до такого не додуматься!" — говорил один, покупая несколько штук: в этот вечер к нему должны были прийти гости, и он хотел удивить их замечательными стаканами.

Другой утверждал, что чай кажется гораздо вкусней, когда пьешь из хрустального стакана — в нем, мол, он лучше сохраняет свой аромат. Третий вспоминал, что на Востоке существует давняя традиция пить чай из хрусталя, потому что он обладает магическими свойствами.

И очень скоро все прознали об этом, и народ потянулся по склону, чтобы своими глазами увидеть, какие новшества можно внести в такой старинный промысел. Появились и другие заведения, где теперь посетителям подавали чай в хрустальных стаканах, но туда не надо было карабкаться, и потому они пустовали.

Очень скоро Хозяину пришлось нанять еще двоих. Теперь он не только торговал хрусталем, но и отпускал неимоверное количество чая жаждущим новизны людям, ежедневно стекавшимся в его лавку.

Так прошло полгода.

Юноша проснулся еще до восхода солнца. С тех пор как он впервые ступил на африканский континент, минуло одиннадцать месяцев и девять дней.

Он надел арабский бурнус из белого полотна, специально купленный к этому дню, покрыл голову платком, закрепив его кольцом из верблюжьей кожи, обул сандалии и бесшумно спустился вниз.

Город еще спал. Сантьяго съел кусок хлеба с вареньем, отпил теплого чаю из хрустального стакана. Потом уселся на пороге лавки и закурил наргиле.

Так он сидел и покуривал в полном одиночестве, ни о чем не думая, а только слушая постоянный и ровный шум ветра, приносивший запах пустыни. Докурив, сунул руку в карман — и уставился на то, что вытащил оттуда.

Пальцы его сжимали толстую пачку денег — на них можно было купить и обратный билет, и сто двадцать овец, и разрешение вести торговлю между Испанией и той страной, где он сейчас находился.

Сантьяго терпеливо дождался, когда проснется старик хозяин и отопрет лавку. Потом они вместе выпили еще чаю.

— Сегодня я уеду, — сказал юноша. — Теперь мне есть на что купить овец, а вам — на что отправиться в Мекку.

Хозяин хранил молчание.

— Благословите меня, — настойчиво сказал Сантьяго. — Вы мне помогли.

Старик не произнося ни слова продолжал заваривать чай. Наконец он обернулся к Сантьяго:

— Я горжусь тобой. Ты вдохнул жизнь в мою лавку. Но знай: я не пойду в Мекку. Знай и то, что ты не купишь себе овец.

— Кто это вам сказал? — в удивлении спросил юноша.

— Мактуб, — только и ответил старый Продавец Хрусталя.

И благословил его.

А Сантьяго пошел к себе в комнату и собрал все свои пожитки — получилось три мешка. Уже в дверях он вдруг заметил в углу свою старую пастушью котомку, которая давно не попадалась ему на глаза, так что он и забыл про нее. В ней лежали его куртка и книга. Он вытащил куртку, решив подарить ее какому-нибудь мальчишке на улице, и тут по полу покатились два камня — Урим и Тумим.

Тут юноша вспомнил про старого царя и сам удивился — он столько времени не думал про него. Целый год работал он без передышки с единственной целью — скопить денег, чтобы не возвращаться в Испанию несолоно хлебавши.

„Никогда не отказывайся от своей мечты, — говорил ему Мелхиседек. — Следуй знакам".

Юноша подобрал камни с пола, и тут его снова охватило странное ощущение, будто старик где-то рядом. Он целый год провел в тяжких трудах, а теперь знаки указывали, что настало время уходить.

„Я снова стану точно таким же, каким был раньше, — подумал он, — а овцы не научат меня говорить по-арабски".

Овцы, однако, научили его кое-чему поважнее: тому, что есть на свете язык, понятный всем. И весь этот год, стараясь, чтобы торговля процветала, Сантьяго говорил на нем. Это был язык воодушевления, язык вещей, делаемых с любовью и охотой, во имя того, во что веришь или чего желаешь. Танжер перестал быть для него чужбиной, и юноша сознавал: весь мир может покориться ему, как покорился этот город.

„Когда чего-нибудь сильно захочешь, вся Вселенная будет способствовать тому, чтобы желание твое сбылось", — так говорил старый Мелхиседек.

Однако ни о разбойниках, ни о бескрайних пустынях, ни о людях, которые хоть и мечтают, но не желают эти свои мечты осуществлять, старик и словом не обмолвился. Он не говорил ему, что пирамиды — это всего лишь груда камней и каждый, когда ему вздумается, может у себя в саду нагромоздить такую. Он позабыл ему сказать, что, когда у него заведутся деньги на покупку овец, он должен будет этих овец купить.

Сантьяго взял свою котомку и присоединил ее к остальным вещам. Спустился по лестнице. Хозяин обслуживал чету иностранцев, а еще двое покупателей расхаживали по лавке, попивая чай из хрустальных стаканов. Для раннего часа посетителей было много. Только сейчас Сантьяго вдруг заметил, что волосы хозяина напоминают волосы Мелхиседека. Ему вспомнилось, как улыбался кондитер, когда ему в первый день в Танжере некуда было идти и нечего есть, — и эта улыбка тоже напомнила ему старого царя.

„Словно он прошел тут и оставил на всем следы своего присутствия, — подумал он. — Словно все эти люди в какую-то минуту своей жизни уже встречались с ним. Но ведь он так и говорил мне, что всегда является тому, кто идет Своей Стезей".

Он ушел не прощаясь — не хотел плакать при чужих. Но он понимал, что будет тосковать по всему этому, по всем тем прекрасным вещам, которым научился здесь. Он обрел уверенность в себе и желание покорить мир.

„Ведь я опять иду в знакомые места пасти овец", — подумал он, но почему-то решение ему разонравилось. Целый год он работал, чтобы осуществить свою мечту, а она вдруг стала с каждой минутой терять свою привлекательность. Может быть, это и не мечта вовсе?

Да может быть, мне стать таким, как Продавец Хрусталя? Всю жизнь мечтать о Мекке, но так туда и не собраться?" — думал он, но камни, которые он держал в руках, словно передали ему силу и решимость старого царя. По странному совпадению — или это и был знак? — он вошел в ту самую харчевню, что и в свой первый день в Танжере. Конечно, того жулика там не было. Хозяин принес ему чашку чаю.

„Я всегда успею вернуться в пастухи, — думал Сантьяго. — Я научился пасти и стричь овец и уже никогда не забуду, как это делается. Но мне может не представиться другой возможности попасть к египетским пирамидам. Старик носил золотой нагрудник и знал всю мою историю. Это всамделишный царь, и к тому же мудрец".

Только два часа пути отделяли его от равнин Андалусии, а между ним и пирамидами лежала бескрайняя пустыня. Но он понял, что можно взглянуть на это и по-другому: путь к сокровищу стал на два часа короче, хоть он сам при этом и потерял целый год.

„Почему я хочу вернуться к своим овцам — мне известно. Потому что я знаю их, потому что люблю их и потому что с ними хлопот немного. А вот можно ли любить пустыню? Но ведь именно пустыня скрывает мое сокровище. Не сумею найти его — вернусь домой. Так уж случилось, что у меня сейчас есть и деньги, и время — так отчего бы не попробовать?"