Еще один сверхзвуковой прыжок, отделивший две реальности, разбросав их во времени и пространстве. Часть меня отсекала то, чем я жила ранее, в этот раз навсегда.

Двери резко открылись, и я закрыла голову руками, зажмурилась. Вот и все, Вика. Такая глупая смерть именно тогда, когда ты поверила в то, что сможешь выжить… когда начала испытывать подобие симпатии к своему тирану. Справедливости нет.

— Виктория, встань и возьми себя в руки. Сейчас же.

Этот голос я бы узнала из тысячи, даже с закрытыми ушами. Лукас. Он не погиб. Меня не убьют. Едва не вскочила, чтобы броситься ему на шею, сдержалась. Ухватилась за протянутую руку, вышла из машины, чувствуя, как внутри разливается чувство радости. Да совсем недавно я желала ему мучительной смерти!

— Пей. — моих рук коснулся холодный металл фляги. — Давай, некогда падать в обморок. Ну?

Это оказался виски. А может, крепкий коньяк, я никогда не была знатоком алкоголя. Пить не хотелось, но ослушаться требовательного тона я не могла. Сделала сразу несколько глубоких глотков. Внутри разлился пожар, заглушивший неправильные мысли.

— А теперь смотри. Смотри, что надо делать с теми, кто посягает на твою территорию, Виктория. Кто считает, что вправе прийти на все готовое и забрать то, что ты выгрызал долгие годы. С теми, кто отчасти поспособствовал тому, что ты оказалась здесь. Смотри!..

Я знала, что именно там увижу. Вся моя сущность воспротивилась этому, но куда страшнее было не подчиниться Лукасу. И я повернула голову, чтобы увидеть черные автомобили, следы от пуль на лобовых стёклах… и неподвижно лежащие на земле тела. Тела, не подающие признаков жизни.

Нет, плохо мне в этот раз не стало. Знакомый запах крови не вызвал тошноты или головокружения. В конце концов, это было не так страшно, как недавняя вакханалия питбультерьеров. Но от осознания, что в новом мире так вот с лёгкостью отнимают жизни, ударило по сознанию мощной волной. Ноги подкосились, и я закрыла глаза, с трудом удерживая равновесие.

— А вот закрываться не надо! — вдруг яростно, оголтело прорычал Лукас, хватая меня за руку и разворачивая к картине трагедии. — Я сказал, не надо! Заставьте ее смотреть!

Крепкие руки бодигардов зажали с обеих сторон, кто-то поднял мне подбородок, удерживая голову так, чтобы я не могла отвернуться. И я больше не посмела закрыть глаза. Смотрела а неподвижные тела и обстрелянные автомобили, чувствуя, как что-то внутри агонизирует, но адаптируется, подстраивается под ужас моей новой жизни.

— В моем мире, Виктория, двоек не ставят. Это не школа. И не заносят выговор в трудовую книжку, как в твоих офисах. В моем мире каждый час, каждую секунду ходят под прицелом, и если ты не нанесешь удар первой, возможности нанести его второй просто не будет. Запомни это.

Руки бодигардов разжались. Я потерла саднящие предплечья. Слова Лукаса застывали на сердце шипящим расплавленным битумом. Он в совершенстве владел наукой вколачивать в сознание основные постулаты.

— Пить! — я буквально вырвала у него фляжку и сделала глоток обжигающей дряни.

Стало легче. Уже в машине я поняла, что не чувствую ничего, кроме легкой дрожи. Те, кто остался лежать на вонючем пустыре загородной свалки, не были ангелами во плоти. Черти делили территорию, кто-то проиграл. Я почти справилась с этим испытанием… ровно до этого момента.

— Кабан успел позвонить своей шмаре. Заказала билет во Францию, летит вместе с пацаном. Что с ними делать? — повернул голову бодигард, равнодушно глядя, как я сжимаю руками фляжку с виски.

Лукас слегка поднял бровь:

— Глупый вопрос, Санек. В расход обоих. Сейчас же, и к семьям остальных потом наведайтесь. Мне тебя повторно учить подобным вещам?

Мужчина кивнул и начал давать указания по телефону. И от услышанного весь мой самоконтроль рухнул к херам.

— Лукас, нет… это дети… вы же не воюете с детьми…

Мой возглас вызвал приступ смеха у водителя и Санька. А мой злой гений так и остался равнодушном, даже надменным.

— Едем в особняк. Или, возможно, Виктория хотела бы поприсутствовать на генеральной уборке? Могу изменить планы ради тебя, милая.

Машина тронулась с места. А я отвернулась к окну, чувствуя, как с треском рассыпается все, что я называла стрессоустойчивостью, и как по щекам текут слезы. К этому я оказалась не готова.

В абсолютном молчании мы доехали обратно. Я не заметила дороги. Не заметила даже, как оказалась в своей комнате, контуженая не столько произошедшим, сколько тем, что предстояло. Я не хотела знать о том, что так же не дрогнув убивают детей. Но мне не оставили выбора.

— Где… Вэл? — спросила у вертухая, что принес мне еду.

— Ее не будет здесь сегодня и завтра. Идет подготовка к аукциону. Просила тебя не скучать, — подмигнул качок, не заметив моего состояния.

А я легла на кровать, не раздеваясь, глядя в потолок. Понимая, что жить в таком мире не хочу.

А потом меня накрыло волной истерики. Настолько мощной, что я потеряла рассудок и связь с реальностью.

Словно зомби, меряла шагами комнату, затем сорвалась на рыдания, после чего ярость нашла свой выход. Я рвала одежду, срывала шторы, била торшеры, повалила на пол телевизор. Когда одежда была порвана, царапала свою кожу, завывая, круша все, что попадалось под руку, пугая прибегавшего на шум смотрителя. В меня словно вселился бес, и я не мешала ему управлять собственным телом.

А потом появился Лукас, и стало все равно, сто же будет дальше. Обессилевшая после истерики, с растрёпанными волосами, охрипшим голосом и слабостью во всем теле, я лежала на полу посреди бардака и тихо плакала. Просто ждала, когда не выдержавшую груза испытаний живую игрушку пристрелят, оборвав ее мучения, не принуждая больше воевать с совестью и сопереживанием. Но Лукас грубо велел всем уйти и поднял меня с пола, дрожащую и бессильную. Прижал к себе, отыскал чудом среди бардака массажную щетку и принялся размеренно причесывать мои взлохмаченные волосы.

А мне только и осталось, что плакать, до тез пор, пока слезы не закончились, а тепло его тела не подействовало успокаивающе. Волосы новь заблестели, легли атласной волной на плечи. А я прижималась к груди мужчины, который сделал мое существование адом и заставил ломать себя ради шанса выжить, и чувствовала, что успокаиваюсь. Он не говорил ни слова. И когда я обрела голос, чтобы получит ответ на измучивший меня вопрос, лишь сильнее прижал к себе.

Он умел быть чутким и нежным. Даже благородным и понимающим. Но это не могло изменить того, через что он уже заставил меня пройти.

— Дети, Лукас, в чём виноваты дети? Разве ни отвечают за грехи своих родителей? Кому столь сильно помешал ребенок, что его нельзя оставить в живых?!

Меня трясло. А он просто гладил мое тело, касался губами волос, легко и невесомо. Мое восприятие реальности переворачивалась с ног на голову. Даже тогда, когда мужчина, которого боялся сам дьявол, осторожно освободил меня от одежды и поднял на руки, прижав к себе. Шел осторожно, словно боялся причинить мне боль резкими толчками при ходьбе. Не проронил ни слова, усадив ванную и пустив воду.

Возможно, он хотел меня утопить, как вышедший из строя механизм. Или просто смыть с моей кожи кровь и жестокость сегодняшнего дня. Я сидела на холодном акриле, наблюдая, как вода прибывает, накрывая мои пальцы ног, поднимается выше, омывая щиколотки. Во мне просто не осталось сил бороться. В новой реальности Лукаса спокойно живут те поступки и испытания, которые мне никогда не преодолеть.

— Дети, Вика… — он повернул кран и запустил пальцы в волосы.

Я подняла глаза, понимая, что меня только что вырвало из объятий отстраненности: его растерянность, даже горечь, осевшая на губах вместе с каплями воды. Лукас снял броню холодного, расчетливого злодея — и не потому, что происшедшее как-то затронуло в нем особые душевные струны. Он сделал это легко, ненавязчиво, демонстрируя мне себя настоящего. Может, чтобы успокоить и дать понять, что тоже человек. Или же это было зеркальным отражением из далекого прошлого.