Что касается Корделии, чья жизнь случайно на несколько недель пересеклась с его жизнью… Он страстно желал ее, если быть искренним до конца. Но одной только плотской страстью и ответственностью за юную женщину отнюдь не исчерпывались те чувства, которые он питал к Корделии.

Эти смутные думы продолжали роиться в его отуманенной винными парами голове, когда он шел в свою тесную комнату наверху лестницы в северном крыле замка. По какому-то необъяснимому капризу он слегка отклонился от своего пути и поднялся по боковой лестнице, которая выходила в коридор, ведущий к апартаментам князей Саксонских. Чем ближе подходил он к этой двери, тем все большее беспокойство овладевало им. Словно какие-то отвратительные миазмы, исходящие оттуда, растекались по натертому мрамору коридора.

Он миновал двойные двери их апартаментов. Потом, недоуменно дернув плечом, повернулся и направился назад тем же путем, которым пришел сюда. И вдруг резко остановился. Затем сделал несколько осторожных шагов. На широком подоконнике Лео увидел скорчившуюся фигурку. Она была совершенно неподвижна, и он с первого взгляда ее даже не заметил.

Блестящая волна иссиня-черных волос струилась у нее по спине. Лицо было повернуто к окну, голова покоилась на коленях.

— Корделия, — тихо произнес он, опуская ладонь на ее плечо.

Вздрогнув, она повернула к нему голову. Глаза ее были двумя темными провалами на бледном лице, которое выделялось даже на фоне белого халата.

— Я поджидаю Матильду.

Лео нахмурился:

— В коридоре? А где она?

— Я не знаю. Михаэль выгнал ее. Но она не может меня бросить. Я знаю, она не может.

Даже в полумраке он заметил царапину на ее щеке. И осознал наконец то, что так старательно отвергал. Очень осторожно он отвернул ворот ее халата. На нежной коже темными пятнами выделялись следы пальцев. Волна ярости нахлынула на него. Он вспомнил Эльвиру, тень страха в ее глазах. А теперь перед ним сидела Корделия, потухшая, без следа прежней живости, смелости, смеха.

Нагнувшись, он поднял ее с подоконника, прижал к своей груди. Она не произнесла ни слова, когда он понес ее прочь.

Он нес ее по безмолвным коридорам, вверх по пустынным лестницам, и сердце его пылало от ярости и гнева. Она прикорнула у него на груди, обхватив шею руками. Глаза ее были закрыты, густые ресницы оттеняли смертельную бледность лица, и он было подумал, что она уснула. Она глубоко и ровно дышала, сквозь ткань халата он ощущал биение ее сердца.

Поднявшись по каменным ступеням, он открыл узкую деревянную дверь, за которой оказалась небольшая комната.

Из мебели в ней были только диван, гардероб, умывальник и два кресла, да еще круглый стол, стоявший под небольшим окном, выходившим на Мраморный дворик. Судя по спартанскому убранству комнаты, в ней явно жил холостяк.

Когда Лео осторожно уложил Корделию на диван, она открыла глаза. Сначала в них мелькнуло удивление, потом испуг, но вот мало-помалу взор ее прояснился, и Лео с облегчением понял, что, она совершенно пришла в себя — пустой поначалу взгляд стал осмысленным.

Нагнувшись над ней, он расстегнул ее бархатный халат и, осторожно подведя ей под спину руку, слегка приподнял, чтобы снять его совсем. Пока он осматривал раны, нанесенные Михаэлем, губы ее были плотно сжаты, а глаза мрачны.

Раны эти выглядели не слишком серьезными, но он понимал, что по-настоящему тяжело ранено ее сердце, ее высокий, решительный, кипучий дух.

Под его взглядом Корделия лежала не шелохнувшись, устремив на него глаза, в которых уже не было ни капли страха. Она согрелась, и ужасная дрожь, сотрясавшая ее тело, наконец-то прекратилась. Воздух комнаты, казалось, был наэлектризован яростью Лео и его болью за нее. Когда он касался тела бедняжки или переворачивал ее, мужские руки были нежнее пуха, но глаза горели негодованием.

— Не думаю, что он так же обращался с Эльвирой, — негромко произнесла Корделия. — Она очень отличалась от меня. Скорее всего умная женщина просто не давала ему повода. Я не могу себе представить, чтобы она специально провоцировала его.

Лео не удивило, что она догадалась, какие мысли блуждали сейчас в его голове. Он уже обратил внимание, как проницательна была эта юная девушка, когда дело касалось ее друзей. Он погладил ее по щеке кончиками пальцев, и она улыбнулась в ответ.

— Это из-за того, что я выиграла у него в карты, — сказала она, подняв руку и взяв Лео за кисть, чтобы задержать его ладонь на своем лице. — Он прогнал Матильду потому, что я публично выставила его на посмешище. — Она прижалась лицом к его ладони и поцеловала ее. — Пожалуйста, возьми меня.

Лео сел на диван и, притянув к себе любимую, обнял ее.

Своей хрупкостью она напомнила ему сухой осенний лист.

Ощутив пальцами нежность и теплоту ее кожи, он осторожно переместил одну руку на округлость ее груди. Она прильнула к нему и, подняв руку, начала развязывать шейный платок.

Справившись с узлом, она поцеловала пульсирующую жилку у него на шее. Все ее существо дышало жаждой любви и страстным желанием.

— Мне очень надо, чтобы ты показал мне, как это может быть, — прошептала она, нежно торопя его. — Я хочу убедиться, что любовная страсть не сводится к гнусности или унижению человека. Однажды ты приблизил меня к этому чуду. Покажи же мне теперь все, Лео. Ну пожалуйста, верни меня к жизни, — прошептала она, приподнимая голову и целуя его в губы.

Корделия слегка шевельнулась у него на коленях. Он провел рукой по ее телу, любуясь изысканными формами.

Руки его бережно гладили ее шею. Пальцами нежными, как пух, он стирал с нее грубые отметины, оставленные Михаэлем. Сейчас Лео уже знал, что поступает совершенно правильно: только уничтожив на теле любимой метины Михаэля, он сможет исцелить ее.

От его прикосновений в ее тело, казалось, возвращался дух жизни, всегда обитавший в ней; она раскрывалась навстречу Лео, как бутон под лучами весеннего солнца.

— Ты точно знаешь, что хочешь меня сейчас, милая? — негромко спросил он. — Ведь так недавно он издевался над тобой. Готова ли ты к этому?

Глаза его потемнели, в них теперь нельзя было ничего прочитать, но они, казалось, втягивали в себя все ее существо. Она чувствовала, как кровь запульсировала в жилах от прикосновения его пальцев.

— Ну пожалуйста, — снова произнесла она.

Эти слова прозвучали жалобно и моляще. Желание, горящее в ее взгляде, не оставляло места для сомнений. Она молила его не о буйной страсти, но о нежности, о целительном прикосновении, от которого бы затянулись нанесенные ей раны.

Он провел руками по ее лицу, очертил нежные изгибы скул, мягкие губы. Он боялся причинить ей боль, сделать неловкое движение, испугать ее. Лео ласкал ее трепетными прикосновениями рук, а когда пальцы благоговейно коснулись сосков, он не отрываясь глядел ей в глаза, чтобы при первом же признаке тревоги прервать ласку. Но, не увидев во взгляде любимой ничего подобного, он склонил голову и, поцеловав ее грудь, захватил губами соски и стал их ласкать, то втягивая, то отпуская, пока не почувствовал, как напряглись и затвердели они под его языком.

Голова Корделии склонилась на его грудь, обнаженное тело наискось покоилось у него на коленях. Она чувствовала себя открытой и беззащитной, доступной его взгляду, его губам, его рукам и прекрасно понимала, что эта открытость и беззащитность не только не опасна с Лео, но и необходима как часть восторгов любви. Она лишь подошла к осознанию этих восторгов, но уже совершенно точно знала, что испытает их в полной мере.

Губы его перебрались с ее грудей на ямку в основании шеи.

— Я так боюсь причинить тебе боль. Я хочу ласкать тебя, но мне надо знать, позволишь ли ты мне это.

— Пожалуйста, — прошептала она. — Пожалуйста, ласкай меря.

Сейчас она не могла даже пошевелиться, тело ее совершенно расслабилось, как у задремавшей на солнце кошки, лишь под кожей все быстрее и быстрее струилась по жилам кровь.

Пальцы Лео спустились к ее слегка раздвинутым ногам.