— Да все хорошо, Катюша, все получается, — успокаивал Сергей, хоть и не получалось. Начиная с антре — не получалось.

— Ладно, станцуем чисто и все, не понимаю я этой Жанны на баррикадах.

— И не пошла бы? На баррикады? — Сергей растягивался у палки, а Катя сидела на шпагате и наклонялась вперед.

— Не пошла бы, потому что…

Она не закончила фразу — в дверь постучали, но не вошли.

— Наверно, Стасик, вечно он… — Сергей пошел к двери, широко раскрыл ее и до смерти напугал девочку из старшего класса Виктории.

— Извините, — залепетала она, делая реверанс и не решаясь взглянуть на Сергея, который сразу, как появился в «Черном Тюльпане», стал предметом воздыханий всех старшеклассниц, — Фрау Ингрид просила вас с Екатериной перейти в большой зал.

— Почему? — Катя поднялась, сняла с палки пуховый платок, завернулась в ажурную ткань. — И пианист там?

— Все там, фройлен Кэтрин, — с Катей девочка говорила посмелее, — весь класс и Максим Дмитриевич, и мсье Поль. Эгле Каменская приехала! Сейчас с девочками разговаривает. Фрау Ингрид очень-очень просит вас прийти, — девочка снова сделала реверанс.

Катя вспомнила, как ее зовут, и улыбнулась:

— Хорошо, Мишель, беги и скажи, что мы сейчас придем, я только юбку возьму в раздевалке.

Девочка кивнула и побежала по коридору, частые легкие шаги быстро удалялись и затихли. Сергей закрыл дверь.

— Не хочется мне идти к ним, — сказал он.

— Придется, — Катя достала из рюкзачка ключ от шкафчика, — Эгле не та, кому можно отказать.

— А что она тут забыла?

— Иногда останавливается у нас, бывает, и на неделю, если во дворце танцует. Королеве нравится, она часто Эгле приглашает. Когда я в средней группе была, Каменская нам мастер-класс давала, из России еще приезжала. Теперь ее из Большого уволили, она с мужем то в Неаполе живет, то в Мюнхене. Он фотограф с мировым именем, снимает для домов высокой моды.

— Так и сидела бы в Неаполе.

— Ну, ты чего ворчишь? Она ведь в жюри конкурса будет! Да и вообще, человек-легенда, ты с ней не знаком?

— Нет.

— Вот и пойдем, хоть отдохнем немного, пока Эгле про своих родителей, дядю и тетю, бабушку и дедушку расскажет и про НКВД.

— Некогда отдыхать!

— Идем, трудоголик, ты вон уже весь пол ронд де жамбами* протер.

— А почему НКВД? — Сергей догнал Катю, взял из рук рюкзачок, дальше пошли по школьному коридору рядом. Теперь их шаги отдавались под высокими потолками.

— Разве ты не знаешь? Ее семью репрессировали, деда расстреляли, бабушку — в лагерь. Хорошо брат деда взял отца Эгле в дом, а то бы отдали в интернат для детей изменников Родины. И все… там уже все… — Катя даже шаги замедлила. — Не получится у меня революционная Жанна! Революция — это страшно, и права была Виктуся, не мое это, лучше бы из «Спящей красавицы» па-де-де взяли.

— Чего лучше? Все одинаковые сахарно-конфетные — что Аврора, что Флорина. А ты можешь больше!

— Да, конечно, тебя мсье Поль научил, он вечно: «Вы можете больше, вы можете больше». Сам бы хоть раз тебе прыжки показал.

— Он показывает все! И поддержки…

— Я уже поняла, что ты им очарован. Ну… будь милым с Эгле, она злопамятна.

Они подошли к большому залу, как в школе называли самый просторный квадратный класс с палками и зеркалами по всем четырем стенам. Окна располагались здесь выше зеркал и всегда были закрыты жалюзи, чтобы не смотреть на учеников против света. Здесь обычно проходили экзамены. Сергей заглянул в дверь, но не вошел, он смотрел и слушал — отраженный в зеркалах зал прекрасно просматривался.

На большом рыжем ковре у стены, слева от двери, стайкой жались младшие и средние девочки в голубых и белых купальниках и юбочках, а Виктория и Эгле сидели перед ними в креслах. В углу за роялем виднелся Стасик, рядом с ним на банкетке развалился Максим.

Все присутствующие почтительно внимали Эгле Борисовне. Говорила она с расстановкой, жестким, низким, прокуренным голосом. Слова подкрепляла движениями рук. Тонкие кисти, длинные пальцы.

— В школе я танцевала очень много и в концертах. Разные были номера. Там… русский «Душа девица» у меня был сарафан и кокошник. Выступать я очень любила. Все шло хорошо, пока не арестовали моего отца.

— Ну, это надолго будет, так она все свои мемуары перескажет, — шепнул Кате Сергей, а потом раскрыл дверь шире и, пропустив Кэтрин вперед, громко сказал:

— Добрый день!

Эгле и Виктория разом оглянулись, девочки встали, Стасик сыграл им малый поклон. Хоть Кэтрин только закончила школу, ей кланялись как взрослой балерине и педагогу-репетитору, ведь она вместе с Викой занималась со средними и старшими группами. С подготовкой к Конкурсу эти занятия прервались, и дети скучали по Кате. Они обрадовались, заулыбались, увидев ее. Если бы не Эгле, то обязательно подбежали бы обнять, но присутствие важной гостьи всех сковывало. Девочки снова сели на ковер, но рассказ танцовщицы-легенды был безнадежно прерван.

Эгле поднялась и величественно двинулась навстречу Кате. Сухая, высокая, с непропорционально длинными руками, ногами и шеей, с гладкой балетной прической, кичкой и ярким сценическим макияжем, она похожа была на птицу. Сходство увеличивали и ее легкие летящие одежды. Эгле была в черном, который подчеркивал ее стройность и пропорции. Тонкие пальцы унизаны кольцами. Когда великая балерина картинно, по-сценически протянула руки к Кэтрин, на запястьях блеснули и зазвенели золотые браслеты.

— Катенька Звягинцева! Ну, иди сюда, покажись.

Катя подошла, Сергей остался у двери.

— Здравствуйте, Эгле Борисовна! Простите, что прервали вас, — за двоих извинилась Кэтрин.

— Нет-нет, мы уже закончили и просто болтаем. Девочки могут идти, — Эгле даже не обернулась на Викторию, она сама распоряжалась. Но девочки встали и ждали. Вика кивнула им:

— Идите-идите, переодевайтесь, всем спасибо.

— Эгле, познакомься с Сергеем, партнер Кати из Петербурга, — сказала Виктория и поманила Сергея к себе.

Сергей подошел, поклонился, поцеловал руку Эгле.

— Каков красавчик! — Каменская скользнула по нему оценивающим взглядом. — Танцевали в Мариинке?

— Нет, у Манфея, — не дала отвечать Сергею Виктория. Она-то знала, что Залесский терпеть не может этих вопросов.

— И как там… с партнершами, — многозначительно посмотрела ему в глаза Эгле, но Сергей не смутился.

— Очень хорошо, много молодых, — ответил он.

Ответ ей, вероятно, не слишком понравился, и она без всякого перехода приказала:

— Ну, покажите мне, что у вас проблемное?

— У нас, вообще-то, никаких проблем, — заверил Сергей.

— «Пламя Парижа», — вздохнула Вика, — не знаю, что и делать, менять уже поздно, программа подана.

— Поменять никогда не поздно, — повела плечом Каменская

— Зачем менять, я станцую, — сразу взъерошилась Катя, но спохватилась, с кем разговаривает, и добавила спокойнее: — и Сережа. Ведь мы станцуем, Сережа?

— Обязательно станцуем.

— Очень хорошо, — широкий приглашающий жест Каменской, узнаваемый, именно такой, как на многих ее фото, — убирайте ковер, показывайте…

Кресла на колесах откатили к стене воображаемого зрительного зала и в них уселись Каменская, Виктория и Максим. Катя и Сергей отошли в угол на первую диагональ, Стасик заиграл бойкое вступление. Но они не станцевали и половины антре, как Эгле громко захлопала в ладоши.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Стоп, стоп… Это очень плохо, почему вы так рано расходитесь на второй диагонали? — Она встала, вышла на середину зала и стала показывать руками и шагом. — Здесь приветствие и пошли. Жете, жете… там-пам-пам-пам… поза, взгляд. Они себя показывают и толпе, и друг другу. И все вместе, слитно, как в «Жизели», вы же танцуете! А потом вторая диагональ, снова вместе. Ты почему отходишь, Кэт? Держаться надо за него, до последнего арабеска, выше надо держаться. — Она оттеснила Катю от Сергея, крепко взялась за его предплечье. Пальцы у Эгле были сильные и злые. — Пошли без музыки, пешком, она посмотрит. — И снова, напевая, повторила антре до расхода. — Вот так. Поняла? — Каменская обернулась к Кате. — Ты что стоишь, надо было вместе со мной делать! Второй раз я показывать не буду. Давайте теперь с музыкой, еще раз.