Я вижу (говорит г-н Халле в своем рассуждении), что человек движется, и слышу его говорящим в течение нескольких лет. Из его речи я уверенно делаю вывод, что он думает, как и я. Я вижу, стало быть, что человек является существом, которое мыслит и действует. Через некоторое время человек на моих глазах падает, он становится безмолвным и холодным. Он более не говорит и не действует. Так как единственное основание, по которому я был уверен, что он мыслил, составляли его движения и речь, то теперь, поскольку они прекратились, я утратил единственный способ, который я имея, чтобы проверить, что он имел способность мыслить. После этой внезапной смерти одна видимая вещь, один человек испытал огромные изменения. Откуда же мог я вывести, что тот же самый он состоит из двух частей и что внутренняя часть продолжает жить и мыслить и улетает из тела, тогда как внешняя часть прекращает жить и двигаться? Я вижу, что целый человек ушел и что все его способности перестали существовать в одно и то же время. Поскольку я могу различать, его движения и мысль умерли совместно.
Способности мыслить, говорить и двигаться в равной степени зависят от тела и испытывают тот же удел при старении человека. Когда он умирает от старости, я вижу, что его способности движения и мышления ослабевают и умирают совместно и каждая из них постепенно[36]. Момент, когда он перестает двигаться и дышать, представляется также моментом, когда он прекращает мыслить.
Когда я доверяюсь просто разуму, мне представляется, что моя способность мыслить так же зависит от моего тела, как моя способность видеть и слышать. Я не мог мыслить в детстве. Мои способности мыслить, видеть и чувствовать в равной степени склонны быть затрудняемы телом. Удар но голове лишает мышления человека, который еще может, однако, видеть, чувствовать и двигаться. Так что, естественно, представляется, что способность мышления так же относится к телу, как любая другая способность человека вообще. Кажется естественным, что то предположение, будто человек может мыслить помимо тела, имеет не больше оснований, чем то, будто он может слышать звуки или чувствовать холод помимо тела.
Если именно так обстоит дело (что отрицать невозможно), если ни из фактов, ни из природы самих вещей никогда не может быть получено какое-либо прямое доказательство существования нематериальной, отдельной, независимой души, если, далее, все прямые и позитивные доказательства, которые вообще могут быть получены о какой-либо вещи, все, что в данном случае может быть предположено в отношении ее природы, говорит против существования такого рода души,— то каким же тогда сильным, каким абсолютно неопровержимым и каким очевидным должно быть рассуждение, посредством которого выводится ее существование! Даже то, что честно и искренне спорят о возможности ее бытия, делает маловероятной убедительность [этого рассуждения]. Кто может честно и искренне спорить о зависимости мысли от тела?
8. Я предполагаю, что все феномены, называемые духовными или интеллектуальными, объяснимы как феномены тела. Гартли{23} и Дестют де Траси{24} убедили меня в этом. (Первый—в первом томе «О человеке», второй — в своей «Идеологии».) Я не могу входить в их размышления; они могут говорить сами за себя. Публика вскоре воздаст им по справедливости то, чего не хочет признать современная ортодоксия.
9. Мы не имеем ни малейшего доказательства какого бы то. ни было рода, что идеи могут возникать или могут существовать независимо от телесной организации. Мы никогда не знаем их существующими в таком виде. Мы не знаем этого, и, исходя из фактов, мы не имеем ни малейшего основания верить, что так может быть. Но сама душа изобретена, чтобы объяснить их. Они [идеи] рассматриваются (теми, кто верит в отдельную душу) как существенное для этого существа—особенное свойство и результат действий души. Но где доказательство того, что идеи могут существовать в душе вне тела? Где мысль, когда тело умирает? Где была мысль до того, как тело начало существовать? De non apparentibus et non existentibus eadem est ratio{25}. Все утверждения равно истинны как в отношении того, что не существует, так и в отношении того, для существования чего нет свидетельств.
Таковы аргументы абстрактного и метафизического характера, на которых я основываю мое мнение, что нематериальная, бессмертная, отдельная от тела душа не существует и не может существовать. И мне представляется на основании того, что уже было сказано, что имеется такое же доказательство истинности учения материализма, как и того, что золото — тяжелое, чернила — черные, вода — жидкая, и других бесспорных утверждений. Вместе с тем имеется и доказательство того, что противоположная доктрина не может быть истинной, ибо два таких противоречащих друг другу утверждения не могут быть оба истинными.
Теперь перехожу к группе аргументов скорее физиологических, чем метафизических. Но прежде вступления в эту область знания, я хотел бы выдвинуть некоторые положения физиологии относительно организма животного, касающиеся вопроса, о котором идет речь.
Окружающие нас объекты условно разделены на минеральное, животное и растительное царства. Частицы тел, из которых состоит каждый род субстанции, имеют своеобразные активные свойства, благодаря которым они располагаются — в тех случаях, когда они свободны от помех, создаваемых добавлением чужеродных тел,— в некоторые особенные формы.
Частицы минеральной субстанции в тех случаях, когда они имеют достаточное время и пространство, чтобы расположиться соответственно присущим им свойствам, предполагают определенные формы, обычно призматические, число сторон и величина углов которых детерминированы в определенных границах химическим составом (constitution) минерала, о котором идет речь. Следовательно, определение минералогических видов, проделанное за эти двадцать лет, в частности минералогами французской школы, основывается на форме кристалла. Этот общий факт неоспорим, но ограничения и точные отношения между химическим составом (composition) и формой минеральных зародышей (nucleus) [кристаллов] до настоящего времени не установлены с точностью.
Минералы возрастают в величине путем кристаллизации добавочных частиц вокруг откристаллизовавшегося зародыша, производя вторичные формы. Но им не свойственны поглощения, разложение, переваривание, ассимиляции, секреция, экскреция, рост и размножение. Представляется, что они не имеют какого-либо свойства, к которому может быть ясно приложен термин жизнь, и не страдают от чего-либо подобного тому, что мы называем смертью, хотя и невозможно сомневаться в том, что они наделены [некоторыми] активными свойствами[37]. Подобно всем другим субстанциям они подвержены химическому разложению и Последующей дезинтеграции. Они совершенно лишены ощущения и золения и не имеют аппаратов, связывающих их с окружающими телами.
Растения суть субстанции, которые имеют особую организацию или устройство плотных, трубчатых, клеточных и жидких частей, посредством которых они осуществляют свойственные им питание, переваривание, ассимиляцию, секрецию, экскрецию, рост и размножение. Они умирают от насильственного воздействия, болезни, старости. Будучи прикреплены своими корнями, они не передвигаются. До настоящего времени у них не открыто никакого нервного аппарата, но некоторые из их волокон являются раздражимыми и сократимыми. Не имея нервного аппарата, они не имеют восприятий (ощущения) или воли, они не мыслят. До настоящего времени ясно установлено, что растения не могут появляться иначе, чем путем порождения от предшествующего растения, и, хотя благодаря процессу ассимиляции неорганическая и безжизненная материя может превращаться в органическую и живую, растительная жизнь должна (насколько мы знаем) предсуществовать. Представляется, что главное назначение растений состоит в том, чтобы снабжать животных пищей и частично подготовить превращение безжизненной, неорганической материи в чувствительную, способную к наслаждению и страданию. За исключением меньше одной тысячной части веса, растения разложимы на углерод, водород, кислород, с небольшой порцией азота, калия и фосфора. Земли (earths), в них находимые, не представляются имеющими существенное значение для их устройства.
