Так рекли они, и небо, излив яркий свет, осияло всю местность и тем подало знак, что обет услышан, и тут же воспряла сникшая под солнцем листва. Тогда все, кто там был, радостно уселись вкруг пировать, исполненные лучших надежд; а после того как все было съедено, братья и спутники их обняли тех, кто оставался с Италом, и, нежно простившись со всеми, отправились прочь и достигли краев, где до сих пор жива слава об их деяньях. А коритяне с тех пор чтут это поле, обведя его межой по завету братьев, и вершат на нем молебствия и игры, посвященные могучему богу, и оберегают его землю от прикосновения гнутого плуга и иных посягательств; тяжкая кара ждет всякого, кто осквернит Марсово поле. Здесь коритяне и их соседи рядили нужды убогой жизни, сюда собирались толпы праздновать свадьбы; сюда в дни торжеств приходили девы с возлюбленными под благодатную сень дерева, чтя сокрытую в нем священную силу Марса, и под ним на зеленой траве предавались веселым забавам. Но шли века, и однажды – Эней к тому времени одержал не одну победу – в день, когда умножившиеся толпы стеклись для молебствий и, звонкими голосами оглашая округу, стали готовить все нужное для приношений и игр, с великой пышностью собираясь воздать почести богу, появился Ахеменид с множеством всадников. Радуясь празднику, они захотели приблизиться к дубу, чтобы вблизи получше все рассмотреть, но по веленью жрецов, служителей Марса, их предупредил человек, сказавший: «Кто бы вы ни были, о юноши, остановитесь, не оскверняйте копытом коня священного поля Марса, убоявшись гнева его и здешнего люда». И показал им рубеж, который возбранялось переступать верхом на коне; при этих словах рыцари натянули поводья и замедлили шаг, опасаясь обидеть бога; после чего стали издали наблюдать торжество и посматривать на собравшихся нимф. Но пока они смотрели по сторонам, Ахеменид верхом на статном темно-гнедом коне, могучий, в прекрасных, сияющих золотом латах, подаренных, должно быть, Энеем, не удержав поводьев, перелетел, никого не задев, через указанную борозду и оказался перед священными алтарями средь праздничного народа и готовивших обряды жрецов; вскинув голову и звонко заржав, конь встал, подобно Пегасу в высоких горах, и ударом копыта взрыл неприкосновенную землю; толпа содрогнулась в ужасе и онемела от удивленья, Но, видя, что все приостановилось, а священная земля попрана копытом коня, они со смятенным ропотом обратились к Ахемениду; будь у них под руками камни или оружие, этот день стал бы для героя последним. Но он, не отступив перед ропотом, властно простер руку, и спутники его, ринувшиеся на помощь, уняли толпу; повинуясь увещеваньям жрецов, хотя и пылая негодованьем, она молча приготовилась слушать.

«О священный народ, жители этого края, знайте, что ваши обряды я чту превыше всего; вашему гневу нет причины, хотя есть повод, ибо я не по своей охоте нарушил запрет, а против воли влекомый конем, как вы сами могли видеть; и кто знает, не по внушению ли богов он влечет меня исполнить то, что завещано и чему надлежит совершиться. Пусть чтимое вами божество будет свидетелем правдивости моих слов; я, чужеземец, призываю его на помощь, и пусть истину оно подтвердит, а ложь чудесным образом покарает. Вы знаете, что боги разнообразны в замыслах и всегда готовят людям то, чего они не предвидят; если вы о том наслышаны, как я полагаю, то не слишком удивитесь моей судьбе и благосклонно исполните волю моего и вашего бога. Я родился от фиванского отца и младенцем в годину бедствий, постигших мой город, матерью его злополучных правителей был отправлен в столицу нарикийского вождя[211], где и вырос; а когда я последовал за ним, чтобы отомстить за позор ахейцев, то на обратном пути был забыт им на огненном острове и там питался травой, спасаясь от рук обезумевшего слепого Циклопа; и много круговращений солнца провел в ужасных невзгодах. Я оброс бородой и космами, ветхие одежды не скрывали уже моей наготы, и весь я больше походил на зверя, чем на человека; при мне Полифем диким напевом изливал любовь к Галатее, а потом, скорбя о том, что лишился света, еще сильней распалялся гневом. Много раз я увертывался из-под самых его мерзких рук, щупавших каждый кустик, и не однажды был близок к тому, чтобы своим телом утолить его яростный голод; в страхе и отчаянии, не ведая, что предпринять, я пал на колени средь диких трав и, возведя глаза к небу, простер к нашему богу такие мольбы: „О Марс, тебе служил мой отец, павший у Огигирских гор, и я пошел по его стопам, вступив в жестокие битвы, и продолжил бы его дело, не окажись я здесь, так обрати же сострадательный лик к моим бедам. И если ты наделен той божественной властью, которую воспел Агамемнон, не допусти, чтобы я превратился в зверя или чтобы безоружным был погребен в жестоких недрах Циклопа. Приди мне на помощь, иначе я, не стерпев тоски, в отчаянии сам отдамся в руки, от которых бежал, чтобы смертью положить конец ужасным мученьям“.

Проговорив все это, как мне казалось, на ветер, я уже собрался без промедленья лишить себя жизни, обливаясь слезами от жалости к самому себе, когда горы внезапно расселись, деревья с треском пошатнулись, и грозный голос, подобный тому, что поразил Кадма[212], взиравшего на дракона, изрек, потрясая слух: „О сын Ионии, сохрани жизнь для высокого жребия. Тебя выручит с острова сын нашей Венеры[213], который плывет сейчас в Италийский край; с ним на полях Лациума в моих доспехах ты стяжаешь дивную славу. А после того в Этрурии, среди народов, угодных мне, ты воздвигнешь стены и храмы, мне посвященные, в том месте, где конь твой, встав, мощным копытом взроет землю пред моим алтарем, который некогда затеплил Дардан под сенью плодоносного древа; там ты в угоду мне воссоздашь павшие Фивы“.

Скорбной волей я укротил слезный ток и с надеждой долго взирал на водны до тех пор, пока обещанные корабли не приплыли к дикому острову и не увезли к тем полям, где при содействии Марса стяжал предреченную славу троянский вождь и я вместе с ним. Но, верный завету, я расстался с ним, получив дары, и прибыл сюда отнюдь не со злом, как подтвердит вам божественная птица, в лучах Аполлона меня хранящая, но для того, чтобы с миром обрести то, что завещано мне божественными устами и чего я покуда нигде не отыскал. А Этрурия ли это, и это ли алтари, освященные некогда Дарданом, то вы знаете лучше меня, и если это они, значит, путь мой окончен по знаку коня, здесь щедротами Марса нас ждет пристанище, и я прошу без обиды уступить нам поле; а ты, священный бог, опора в нужде, явись и благослови дары, обещанные твоему оруженосцу».

Только Ахеменид промолвил эти слова, как старый дуб дрогнул до основанья, светильники запылали ярче, на священном поле запестрели цветы, кони, стоявшие смирно, вдруг мощно заржали, а сердца людей объял трепет. Тут все жители убедились в чудесной правдивости Ахеменида, не откладывая дела, почтительно заключили с ним мир, и все вместе с еще большим весельем возобновили обряды и игры. А когда наступил конец дня, толпы людей, изъявив герою преданность, отправились по домам. Но неподалеку от того места над приветливыми водами Сарно в просторных домах жила с домочадцами благородная родом и нравом нимфа Корита по имени Сарния, отчего все то место прозывалось Сарнским селением. Услышав о благородном пришельце, она с подругами приветила его на празднике, а потом радушно приняла со спутниками под свой кров. Чая навсегда поселиться в обретенной земле, Ахеменид сочетался с ней, еще девственной, браком, и она зажила с ним, довольная таким мужем. А когда он отдохнул от трудов, то обдуманно приказал закладывать новые Фивы; расчислив созвездия, он, при содействии Марса, воздвиг в его честь стены, поначалу небольшие в охвате, так что только обнес ими священное урочище. А после того как определил места воротам и башням, срубил древний дуб и на его месте воздвиг Марсу храм круглой формы, украшенный мрамором, до сей поры являющий свое величие. Потом он выстроил улицы, высокие башни и дома горожанам, собрав в стены города и жителей Сарнского селения, и разный окрестный люд, и добрым правлением возрадовал подданных. Уже престарелый и убеленный сединами, видя, что возведенный им город полон народу и что переженившиеся его спутники тоже обильны потомством, он, довольный, отдал душу богам. Ему наследовал Иолай, старший сын, а тот, в свою очередь, умножившись годами и достатком, передал власть наследникам. Но к ним Фортуна оказалась не столь благосклонна. Одарив их сначала слишком щедрой рукой, она возбудила к ним зависть в коритских соседях; вспыхнула смертная распря из-за рубежей городских владений, и началась междоусобная брань, которую Фортуна не раз, отдернув благословляющую руку, обращала в урон горожанам. Опечаленные, непривычные к бедам, они пали духом; и часто пеняли на гнев небожителей, которых, казалось, не могли умилостивить ни мольбы, ни жертвы, и были бессильны уразуметь, за какие грехи обрушился на них праведный гнев богов. После долгих споров они пришли к тому, что рок преследует злополучное имя их города, так говоря: «Богам все еще ненавистно имя Фив, и беды, постигшие Кадмово семя, постигнут и нас: по неосмотрительности мы навлечем на себя ту же погибель, какая суждена была детям того, кто решил все загадки Сфинкса[214], если надолго оставим городу прежнее имя».