– Слушайте меня.

– Вы хороший врач и хороший гипнотизер. Вы станете в два раза лучше.

– К вам придет юноша, назовется Митей. Вы поможете ему; наблюдайте за ним.

– Вы сделаете это, потому что не можете сопротивляться моей воле; никто не может.

– Вас отпустит ворон.

…способность без страха выходить в слепой, соленый, темный океан.

…способность без страха выходить… Без страха. A handful of dust[10].

Геннадий Баррикадович открывает, а вернее, понимает, наконец, что видят его глаза. А они видят следующее: абсолютно черная фигура страшным зрачком проходит насквозь его любимое окно от пола и до потолка и схлопывается вороном, как будто гигантская кошка закрыла глаз. Конец. Титан повержен. Геннадий Баррикадович поднимает трубку и говорит: «Леночка, – каждую букву ощущая на вкус. – Леночка», – мятно, кругло.

– Леночка, – как удивителен глубокий аромат алфавита, как разлаписто-елочны звуки, издаваемые его буквами, хрустальный звон, благодать колокольная, устало ползут нейроны, – Леночка, я на сегодня все. Пойду домой.

Он закрывает дверь. Он проходит помещение. Он закрывает дверь, он проходит помещение, он закрывает дверь. Он выходит из здания. И с каждым шагом на него опускается священная прохлада свободы. Но с каждым шагом все-таки Митя – Митя, Митя – Митя.

Но слабее и слабее. Until then, then[11].

Со времени визита «ворона» прошло два дня. На третий день вечером в квартире Геннадия Садко прозвенел телефон. Психотерапевт в это время размещался в джакузи,

где перечитывал одну из любимых книг Ялома{16}. Приученный к тому, что пациенты настигали его в неурочные часы, он вынужден был с клекотом встать, недовольно ощущая, как по телу бегут стремительно холодеющие капли, накинуть спасительный халат из махры, покинуть размеренное тепло ванной, в очередной раз проклиная себя за то, что забыл трубку, и все же выйти навстречу звонку. Когда он ответил, наблюдатель узнал бы в голосе Садко профессионально-приветливую улыбку из приемной.

– Да-да, – веско произнес он со спокойной доброжелательностью, – Геннадий Садко слушает.

– Геннадий Баррикадович! – несерьезно обрадовались втрубке. – Это Алена!

– А-а-а, Аленушка! Рад вас слышать, очень рад! По какому же вы делу? – Геннадий Садко вовсе не удивился, что одна из танцовщиц ночного клуба, где он был завсегдатаем, позвонила ему домой вечером – с Аленой они были знакомы давно и испытывали друг к другу нежность, характерную для признанных профессионалов в несмежных областях.

– По странному, Геннадий Баррикадович, – призналась трубка. – Мне, а вернее, нам, потребуется ваша помощь, ине совсем по профилю…

Геннадий Баррикадович почувствовал легкое дуновение северного ветра. Заставь его поклясться под присягой, что это был именно северный ветер, – и он бы пошел на это. Ветер пошевелил волосы психоаналитика Садко и потревожил его халат; кроме того, как и полагается ветру, обнаружившему себя среди четырех стен, вместе с холодом он принес ощущение тревоги и неправильности. Геннадий Баррикадович понял, что к чему.

Он еще какое-то время слушал, что говорит трубка. Наконец, мероприятие было назначено на утро следующего дня. Геннадий Баррикадович устало кивнул в ответ на предложение встретиться в девять и, вежливо попрощавшись, разъединился. «Спать, – стучало у него в голове, – спать немедленно, о да, спать, вот где безграничная сладость». Внезапно кровать приобрела для психотерапевта столь большую притягательность, напоила его такой уверенностью в осуществимости всего – но только после сна! – что он не откладывая направился прямо в опочивальню, где, едва укрывшись, заснул с отчаянием человека, бросающегося в водопад. Поначалу он не видел снов, и какая-то часть его ума – та, что даже самой мертвой ночью бодрствует и тихонько складывает в столбик, – порадовалась этому; но ближе к утру ему приснился удивительный сон.

Садко мстилось: он то ли вмерз в гигантское озеро, то ли сам – необъятных размеров замкнутый водоем, по льду которого проносятся в одном и том же направлении бессчетные всадники, облаченные в тяжелую броню и вооруженные странным холодным оружием. Все в этом сне было холодно, теплых тонов не было вовсе; сам психоаналитик (ныне озеро) ощущал себя прозрачно-синим, конники были в титаново-ртутных доспехах, лошади их были серо-голубыми, а в воздухе трепетал микроскопический лед.

Войско, скакавшее по многокилометровому телу нашего врача, было настроено, судя по неприветливым кличам и уверенному фырканью лошадей, весьма решительно и двигалось вперед с какой-то целью и в построении, и в уме. Но, насколько можно оценить время во сне, наступление продолжалось недолго. Затем происходило странное – холодные лошади, слепо вращая большими глазами, бежали прочь в противоположном направлении. Многие из них влекли своих недавних всадников, но те были уже мертвы. А с той стороны света, куда еще совсем недавно мчалось войско, надвигалось что-то черное, несущее гибель и конец всего. Озеро-Геннадий пыталось увидеть из-подо льда, что же это такое, напрягалось, перемещалось к краю, но все-таки не видело, а ощущение присутствия и неизбежности нарастало. Гипнотисту померещилось – во сне, во сне… – что студеные облака, подумав, тоже решили направиться восвояси, не рискуя. Ведь там была тень, что-то… что-то черное. Внезапно с той определенностью, какая бывает только в кошмарных снах, пришел иррациональный ужас и захлестнул Геннадия Баррикадовича лихорадочным пожаром. Он резко открыл глаза и поднялся на постели. Сердце его стучало, а эффект, произведенный сном, был как у больных в температурном бреду.

Это очень не понравилось Геннадию Садко. Он встал, прошелся по темной квартире и, почувствовав, что все же хочет спать, не без опаски вернулся в кровать; однако больше снов ему не показали.

На следующий день Садко с Митей условились встретиться в районе станции метро «Савеловская». Алены не было – исполнив роль посредника, она умыла руки и не стала создавать дополнительной суеты: известно ведь, как мужчины не любят, когда женщины берут под контроль завершение дела. Геннадий ожидал приближения Мити с благожелательной улыбкой: понятно было, что молодой человек нервничал, не особо верил в себя, вовсе не верил Геннадию, сомневался в своей девушке, в успехе предприятия и его необходимости, но отступить не мог. Сам же Митя полагал, что приближается к гипнотизеру расслабленной походкой человека, которому «не очень-то и хотелось». Лицо Садко в точности отражало перцепции Мити: ничего особенного не происходит, встречаются двое пусть не старых, но хороших заочных знакомых, сейчас состоится легкий деловой разговор двух мужчин, а Алена, что ж… просто свела настоящих партнеров, которым осталось лишь договориться. И Митя с готовностью клюнул. Рукопожатие гипнотизера было крепким и энергичным, а наш герой относился к людям, которые верят, что крепкое энергичное рукопожатие – синоним искренности.

– Дмитрий! – с энтузиазмом начал Геннадий Садко. – Наконец-то вы расскажете мне, что надо делать. Кто есть кто, когда на работе больше всего народу…

– Больше? – удивился Митя. – Зачем больше?

– Чтобы взять сразу всех, и когда вы станете тем, кем станете, не обрабатывать каждого по отдельности и post factum.

Митя смотрел на гипнотизера с изумлением. Всех? Сразу? Как удав Каа и бандерлоги? Гипнотизер кивал.

– Да, Митя, да, – Садко приходилось объяснять это каждый раз (хотя и нечасто он занимался массовым гипнозом… строго говоря, впервые). – Все должны быть на одной волне, в одном ритме, это ведь очень просто, сходите на любой рок-концерт. А потом… Раз! И они наши. Все равно как косой косить раскрытые ромашки.