Митя молчал. Плотность чувств, мыслей и эмоций, разом надавивших мозолистыми пятками ему на мозг, была такова, что какое-то время ничего сказать он не мог физически. Промолчавшись, Митя не без горечи спросил:

– Кому же это нужно? Даже если допустить, что у меня получится, что потом?

– Пускай вас это не тревожит, – ответил безволосый человек и устало вперился взглядом в огонь. – Если получится, все будет хорошо, я же сказал. А вообще, юноша, имейте в виду, что жить будущим так же неправильно, как принимать опиаты. Ступайте.

С этими словами человек откинулся на спинку кресла и перевел взгляд на часы, которые, посопротивлявшись для вида, принялись отбивать какое-то некруглое время. Сова выбралась из-под шубы и вразвалочку двинулась к камину. Митя кивнул, дошел до двери, попрощался с хозяином кабинета (тот не ответил), спустился на первый этаж и, миновав ожесточенно сражавшихся с делами служащих, оказался у выхода.

– Ну что? – спросила Салли, как показалось Мите, с легким беспокойством.

– Не знаю, – ответил он отупело. – Дали задание, сказали прийти через неделю. Я, наверное, еще позвоню… А кто это вообще был?

– Это генеральный директор, – пояснила Салли. – Довольно эксцентричная личность, но очень, очень хороший профессионал.

От несовпадения этой рекрутерской формулировки с персоналией на втором этаже Митя содрогнулся.

– Я пойду, – слабо сказал он. – До встречи.

– Пока! – помахала рукой Салли.

Митя вышел на улицу. Моросил дождь, переулок был пуст. Отчего-то Мите захотелось зайти в церковь по соседству, но вместо этого он нахохлился и, петлями огибая лужи, сердито зашагал к метро «Цветной бульвар». Как выполнить порученное, он не представлял совершенно, и теперь еще больше укрепился во мнении, что все это – гигантский спектакль, в котором ему почему-то отвели центральную роль. «С другой стороны, – спросил себя Митя, шагая по мокрому гравию Петровского бульвара, – что я теряю? Время? Ну потеряю неделю, погоды это не сделает. А если допустить на минуточку, что это не шутка?» Внутренний голос, испуганный такими рассуждениями, перешел с холодного скепсиса на крик, потом затопал ногами и даже кинул в Митю подушкой, но молодой человек был – неожиданно для себя самого – непреклонен и, спустившись в метро, вновь расчехлил удивительную книжку.

На сей раз ничего вспомогательного Митя в ней не отыскал, довольно быстро отчаялся и, нацепив наушники, прибегнул к любимому многими способу эскапизма. «Саундтрек для жизни, – подумал Митя. – Очень удобно, главное только, чтобы мелодии совпадали с ситуациями». На сей раз ему попалась какая-то трудно определимая психоделика. Проезжая очередную станцию, Митя вдруг с ужасом понял, что совершенно забыл об Алене, и, порывисто выхватив телефон, набрал номер.

– Алё! – ответил шепот на том конце.

– Это ты? – спросил Митя на всякий случай.

– Да! – прошептали там. – Куда ты запропастился? У меня лекция! Я под столом, поправляю чулок! Но если я его еще долго буду поправлять, решат, что я умерла.

– Слушай, – протянул Митя, – ты… ты домой скоро придешь?

– Вечером! – с готовностью ответила Алена. Каким-то образом ей удавалось, даже разговаривая очень тихо, помещать на конце каждого предложения восклицательный знак. – Когда – не знаю! Все, пока!

И отбой. Как же стать главным редактором?

Когда Митя проснулся, было уже темно, а часы показывали почти девять вечера. «Что же это меня так отрубило?» – удивился он, поднялся, и, хрустнув позвоночником, выглянул в гостиную. Там располагалась облаченная в халат Алена, тщательно красившая ногти на ногах. «Вот ведь, – подумал Митя, – женщины считают это необходимым, амужчины не удосуживаются сделать ни разу в жизни».

– Привет! – поздоровалась Алена, не оборачиваясь. – Ятебя вижу в зеркале и еще в стекле. И не стоит забывать о закрывании дверей. Хорошо, что в квартиру вошла я. Аесли бы пришел голодный злобный мужик?

– Яхххр, – ответил Митя, откашлялся и поправился, – ох, я случайно. Сморило меня, прямо как вернулся, представляешь.

– «Сморило»? – Алена повернулась к нему и смешно сморщила нос. – Зашло светило, и меня сморило…

– Ну не совсем, – не согласился Митя, – скорее уж, меня сморило, и зашло Ярило{8}, – он подошел и сел в кресло напротив Алены.

– Это сообщает всей последовательности событий некий фольклорно-эсхатологический оттенок, – возразила Алена. – Как будто Рагнарёк.

Одноименный кот тут же поднял голову и укоризненно посмотрел на Алену, как будто говоря: «Если я безответный, можно мое имя трепать?». Но Алена невозмутимо выдержала взгляд и вернулась к ногтям. Митя некоторое время в отупении наблюдал за процедурой, а потом поинтересовался, как прошел день у Алены.

– Хорошо, хорошо, – ответила Алена с готовностью. – Правда! Теперь рассказывай.

Митя вздохнул и вкратце пересказал Алене происшествия минувшего дня, утаив от нее пока лишь коду разговора с человеком в шубе.

– Ну и как тебе? – спросил он с опаской.

– Откровенно говоря, довольно странно все это, – согласилась Алена. – Но тебе же нужна работа. Вот и carpe diem[5]! Почему бы и нет? Зато будешь всем рассказывать. Мне вот рассказал, и мне уже интересно! Особенно эта Олелукая! Ты же понял, кто это?

– Кто? – быстро поморгал Митя.

Алена отложила лак и подняла глаза на Митю.

– Да ладно тебе, Митечка, – осторожно протянула она, – скажи, что ты шутишь.

– Не шучу я! – с готовностью обиделся Митя. – Чего ты там уже напонимала?

– Тс-с-с, – примиряюще помахала рукой Алена, – хорошо, хорошо. Оля Луковая – это Оле-Лукойе. Слышал о таком?

– Нет, – ответил Митя твердо. – Не помню.

– А исполненные драматизма сказки ты разве в детстве не читал? – настаивала Алена. – Ганса Христиана Андерсена? «Дюймовочка», «Стойкий оловянный солдатик»?

– Читал, – сказал Митя упрямо. – Но про Оле-Лукойе не помню.

– Ага, – поняла Алена. – Хорошо. Пойдем на кухню, выпьем чаю.

Они переместились на кухню. Выждав для приличия две минуты, следом явился Рагнарёк, автоматически запрыгнул на стол и был не менее автоматически сметен на стул.

– Оле-Лукойе, – сказала Алена, производя манипуляции с электрическим чайником и сокрушаясь по поводу неизменной московской накипи, – персонаж, показывавший спящим детям зонтик с картинками. Хорошим детям он показывал хорошие картинки, а плохим детям ничего не показывал, и они спали, как чурбаны. Вообще, это своеобразная сказка, с глубокой фрейдистской подоплекой.

– Значит, я плохой ребенок, – угрюмо констатировал Митя. – Мне снится что-нибудь максимум раз в месяц.

– Думаю, для двадцативосьмилетних мальчиков у Оле-Лукойе есть зонтик с другими картинками, – хитро заметила Алена. – Но есть у него еще и alter ego – Смерть.

Митя задумался.

– Очень обнадеживает, – кивнул он. – А кто такой Песочный? Расскажи и про это.

– Расскажу, – покорно кивнула Алена.

Она нарезала лимон на весу, чему Митя всегда ужасался, положила по дольке в каждую чашку, выдавила ложкой сок, потом побольше заварки, налила кипяток и, придвинув чашку к Мите, сказала страшным голосом:

– Пей! Только ложку достань.

Митя положил в чай меда, размешал и послушно принялся пить. Алена взяла из вазы конфету и сунула в рот.

– Ч. Песочный – это, видимо, Человек Песочный, то есть Sandmann, прототип Оле-Лукойе, – пробормотала она. – Приходит, так же сыплет детям в глаза песок, они спят и видят хорошие картинки. Что ж они всё детям-то всякую дрянь в глаза суют?

Митя обжег язык и поэтому ничего отвечать временно не мог, но покивал в знак согласия.

– Но это риторический вопрос, а еще, – продолжала Алена, – есть сказка Э.Т.А. Гофмана. В смысле не «это»… – тут она характерно закатила глаза и абстрактно пощелкала пальцами, – а Э-Тэ-А Гофмана{9}.