– Ну да, конечно, – только и вымолвила я.

Вкусные сэндвичи, приготовленные заботливыми друзьями, душистый фруктовый сок… Голубое небо, которое, кажется, вот-вот спустится прямо к нам с высоты, укутает все вокруг и его можно будет запросто потрогать рукой… Сладкие полупрозрачные облака плывут куда-то вдаль…

И даже здесь, на вершине холма, – легкий запах океана.

Я окинула взглядом окрестный пейзаж: домишки, рассыпавшиеся как горох, и буйная зелень, суша и океан, торжища людей и пажити духов… Одно дополняет другое, создавая хрупкое равновесие, которое и есть суть этого острова. И наверху – это невероятное небо, которое растворяет в себе все, оставляя во рту ясный сладковатый привкус.

– Здесь такое удивительное небо! – сказала я, до боли запрокинув голову назад.

– Ага. Голубое до умопомрачения. – Рюичиро тоже задрал голову.

Мы сидели вдвоем, смотрели на небо и молчали.

И в этот момент я вспомнила Маю. Готова поспорить, что Рюичиро тоже подумал о ней. Не знаю почему, но эти разговоры о брате и о небе вызвали во мне целый вихрь воспоминаний о младшей сестре. Она была как это небо, как вид, открывшийся нам с холма. Она была между нами – между мной и Рюичиро. И теперь я удивилась, что не почувствовала этого с самого начала.

Ее жемчужные зубы. Ее изящные, маленькие руки.

Вот она ест арбуз, грациозно, как кошечка, выгнув спину. Вот она вытянула ноги – поблескивают накрашенные аккуратные ноготки.

Густые волосы собраны высоко на затылке в роскошный хвост.

Мозаика мелочей.

Маю любила солнце и даже в своей маленькой квартире всегда умудрялась выискать местечко посолнечнее.

И эта ее улыбка… сладчайшая, мягкая улыбка. И голос, который звенел в воздухе, как драгоценный серебряный колокольчик…

Воспоминания нахлынули так неожиданно и с такой силой, что я совсем растерялась. Мне до боли в груди захотелось, чтобы она вдруг оказалась рядом со мной… Но я знала, что это невозможно, и от этого становилось еще больнее.

Почему это происходит со мной именно здесь? Почему моя тоска по сестре стала такой невыносимой под чужим небом, на чужой земле? Как она посмела умереть раньше меня? Что это, если не предательство, не проявление явной нелюбви ко мне?

Я сидела на зеленой траве под голубым небом, и сердце мое разрывалось от боли.

На следующий день мужчины отправились нырять, а мы с Сасэко сели смотреть последний фильм Мэрилин Монро. Это была неоконченная комедия, похожая не столько на фильм, сколько на набор всяких гэгов и приколов.

Актриса была неотразима, нежна и прекрасна. Всякий раз, когда с экрана раздавался ее звонкий смех, мне становилось не по себе от мысли, что все происходит буквально за несколько недель или даже дней до ее смерти. В этом было что-то противоестественное.

Вот героиня обнимает своих мокрых детей, только что вылезших из бассейна. Прижимает их к груди, не боясь замочить одежду. Вот она рассеянно улыбается, глядя на бездарного пса, которому не удаются элементарные трюки. Вот она купается обнаженная. И все это проделывается так естественно, с таким светлым выражением на лице, что невозможно поверить, что эта женщина – реальный человек, актриса – уже насквозь отравлена алкоголем и наркотиками.

На протяжении всего фильма она дарит зрителям свет. Загадочное мерцающее свечение, которое, кажется, вот-вот исчезнет, но, тем не менее, так и не исчезает. Всегда слишком красивая, всегда слишком в фокусе, неимоверно популярная – всю свою короткую жизнь она продолжала излучать этот неяркий свет.

Что-то в этом фильме меня зацепило. Досмотрев его, я довольно долго валялась на полу, пытаясь думать о том и о сем, но ничего так и не придумав.

И только поздно вечером, перед самым сном, я вдруг поняла, в чем дело. Маю! Тоже самое приключилось и с ней. Последние годы своей жизни она была как Мэрилин Монро – каждую секунду она выглядела так, будто вот-вот растворится в небе, в воздухе, в догорающем закате. В ней уже не оставалось ни воли к жизни, ни жизненной энергии, но тем не менее она продолжала светить таким же загадочным светом. Вот всем и казалось, что она живет в согласии с миром, и за одно это Маю достойна уважения…

Вот что не давало мне покоя все то время, пока мы с Сасэко смотрели фильм.

Может, это оттого, что они принимали одинаковые таблетки? Или оттого, что смерть была уже совсем близко?

А может быть, и то и другое сразу?…

Неужели теперь ее нигде нет, моей Маю?

Синее небо, глубокие тени, пугающая восхитительность жизни… Неужели все это теперь недоступно ей?…

– Наконец – то! – Ёшио егозил, как щенок. Похоже, он был страшно рад нашему возвращению. Выбрав момент, брат шепнул мне на ухо:

– Ну что, вы поговорили, о чем хотели?

– Не совсем. То есть поговорить-то мы поговорили, но разговор получился в основном о сложностях жизни путешественника, – улыбнулась я.

– А я-то думал, у вас свидание… – протянул он.

– Ну ты даешь! Ты приревновал меня, что ли? Или ты действительно за нас с Рюичиро волнуешься? – я засмеялась.

– Я действительно волнуюсь, – серьезно сказал брат.

Мы сидели в сэндвич-баре, за столиком с самого края. До моего прихода брат купался в океане и только что вылез из воды – с его волос падали одна за другой крупные капли. Из дома вышла Сасэко с большой тарелкой, на которой лежали дольки арбуза. Она направилась к нам, осторожно держа свою ношу. От этой улыбки арбуз казался еще более аппетитным. Я смотрела на нее и думала, ну почему она все время улыбается? Чтобы сделать жизнь слаще? Чтобы жить, как в фильмах про южные страны? «Я люблю ее, – подумала я. – Люблю ее редкий талант. И мне больно от этой любви. Больно и грустно…»

– Привет. Арбуз приехал. Это за счет заведения, – сказала Сасэко. – У меня еще остались кое-какие дела, так что вы посидите пока тут, отдохните, насладитесь арбузом. – С этими словами она поставила тарелку перед нами и ушла.

– А где Рюичиро? – спросил брат.

– На заправку поехал. Он скоро вернется. Да не волнуйся ты так, дурачок.

– Это из-за меня вы толком и не погуляли, и не поговорили… – Он снова попал в самое больное место.

– Послушай, братец. Давай ты не будешь об этом переживать, ладно? Я как-нибудь сама о себе позабочусь, – улыбнулась я через силу. – Лучше скажи мне, чего бы ты сам хотел?

– Я не хочу домой, – ответил он. – Хочу остаться здесь навсегда. А что такого? Я бы мог работать у Кодзуми. Помогать ему в сэндвич-баре…

Это прозвучало очень трогательно.

– Но ты же знаешь, что это невозможно. Ты ведь это несерьезно, правда?

– Знаю, конечно, – брат кивнул.

– Я тебя прекрасно понимаю. Я бы тоже очень хотела здесь остаться, но когда я думаю о том, сколько на свете мест, в которых я еще не была, сколько в мире интересных вещей, которых я еще не видела, не говоря уже об интересных людях, которых я еще не успела встретить на своем пути, – я понимаю, что это будет бегством. А бегство – это недостойно. Да и к тому же, ты сам подумай, Сайпан – это так близко от Японии. Ты сможешь снова сюда прилететь в любой момент.

Ёшио задумался, потом произнес:

– Да, наверное, ты права. То, что у меня в голове творится, – все эти голоса и картинки, я просто не должен обращать на них так много внимания. Думаешь, я не понимаю? Я ведь еще маленький. Ну, ребенок. Мне надо научиться жить как все. Я ведь знаю – скоро столько всего произойдет! Мама выйдет замуж, и у нас дома все станет по – другому. Мы не можем сделать так, чтобы ничего в жизни не менялось. – Он говорил о своей… о нашей жизни, рассудительно, как старик.

– Да не переживай ты так, Ёшио. С тобой все будет в полном порядке. Вот увидишь! За тобой еще все токийские девчонки будут бегать.

Если я окажусь права, то через несколько лет мы с братом, как я и мечтала, будем идти рука об руку по городу всем на зависть…

– Интересно, в мире столько разных людей. Вот, например, Сасэко и Кодзуми. Я раньше никогда таких, как они, не встречал… – задумчиво сказал брат.