«Камаз» буквально плыл по дороге, врубив все фары «на полную громкость», как говорил Пеклеванный.

Мы упрямо пробивались вперед, но из-за плохой видимости водитель снизил скорость, и «Камаз» едва тащился. То и дело попадались встречные машины, отчаянно сигналищее, с бешено работающими дворниками.

Один раз мы едва увернулись от огромного грузовика, вынырнувшего из косых плетей ливня практически перед носом нашей машины.

— Ни ляда не видно! — матерился Пеклеванный, вертя баранку: — Ну и погода! Мандахлюндия, в рот ей ноги!

За полтора часа мы едва одолели тридцать километров, потом дождь начал сбавлять свою мощь, и вскоре превратился в обычный, осенний моросящий дождик.

Проехав Бавлинский перекресток, Пеклеванный свернул на какую-то боковую дорогу:

— Здесь можно срезать километров восемьдесят!

Через часа два мы благополучно проскочили Искалы, место нашего снежного плена, и через час приблизились к Самаре.

— Серега! Будем ночевать здесь! — сказал водитель: — Умотался чего-то с этим ливняком! Все, ни шагу вперед!

Мы остановились на охраняемой площадке для отдыха. Я чувствовал себя гораздо лучше — Гулины лекарства сделали свое дело, нос дышал, голова прояснилась, да и горло уже не драло, как на терке, хотя голос пока полностью не вернулся.

Вокруг нас стояли машины, в основном «фуры» дальнобойщиков, тянуло дымком от мангала, где носатый шашлычник жарил на открытом пламени куски жирной свинины. Вокруг сновали люди, где-то, пробиваясь сквозь шум работавших двигателей, играла музыка.

Пеклеванный отправился купить «…чего-нибудь пожевать», а я, развалившись на сидении, равнодушно разглядывал людей, проходящих между машинами.

Неожиданно в дверцу постучали. Я приблизился к стеклу, посмотрел вниз. У машины стояла ярко накрашенная, большеглазая девушка, лет восемнадцати-двадцати, одетая в куртку-«аляску». Осветленные волосы рассыпались по плечам, а рука с длинными ярко-красными ногтями требовательно стучала в дверцу:

— Э! Алле!

Я опустил стекло и высунулся наружу:

— Что вам?

— До Пензы подбросите? В долгу не останусь!

Я замялся:

— Не знаю… Водитель придет, с ним поговорите!

— Ага… — разочаровано протянула девушка, отошла в сторону, закурила, посматривая на меня из-под длинных ресниц, в которых застряли комочки туши.

Пока она курила, вернулся Пеклеванный, держа в обеих руках картонные тарелочки с сосисками, политыми кетчупом. Я открыл ему дверцу, принял еду, и, откусывая сосиску, кивнул на окно:

— Тут подруга какая-то до Пензы просится!

— Да? — заинтересовался Саня, перегнулся через меня и поглядел в окно: — Вот эта, что ли? «Плечевая»! Возьмем? Ты вообще как, хочешь?

— Чего хочешь? — не понял я.

— Ну, потрахаться? Она же «плечевая», шлюха, катается по всей России, а за провоз натурой платит!

Я помотал головой:

— Нет, Саня, я пас!

Пеклеванный задумался, еще раз поглядел в окно:

— А ни че бабуська! Ладно, ты не хочешь — как хочешь, а я возьму! Со мной в спальнике переспит! Ты как, не стеснительный?

Я покачал головой — делай как знаешь. Пеклеванный обрадовано засуетился, отложил тарелочку с недоеденной сосиской, выбрался из кабины и рысцой оббежал машину, устремившись к девушке. Они недолго переговорили, и улыбающийся водитель под ручку повел «плечевую» к машине.

— Знакомтесь! Сергей! Анжелика! — представил нас Пеклеванный, когда девушка залезла в кабину и устроилась посредине, между нами.

Я сухо кивнул, она протянуло руку, слегка оцарапала меня своими ногтями, томно взмахнув ресницами:

— Анжела!

— Ну че, народ! — продолжил улыбающийся Пеклеванный: — Надо обмыть знакомство! Где тут у меня? Ага! Вот она, родимая! Оп-па!

Он извлек откуда-то из-под сидения бутылку «Столичной», раздал нам разнокалиберные стаканы, ловко разлил водку:

— Ну, за милых дам!

Анжела кокетливо отставила мизинчик, и мне стало смешно аристократка, твою мать!

Мы выпили, закусили сосисками, Пеклеванный налил еще по одной.

— Саня, тебе же завтра за руль! — напомнил я на всякий случай.

— Не боись, Серега! — подмигнул мне водитель: — Завтра все будет в ажуре!

Мы снова выпили, закурили, и Пеклеванный поинтересовался:

— Анекдот про «кальмарес» знаете?

Я промолчал — этому анекдоту было больше лет, чем мне, зато Анжела проявила к нему живейший интерес. Глядя на то, как заливисто она смеется, откидываясь всем телом, я вдруг подумал, что и она слышала его тысячу раз, вот в таких же кабинах, от такмх же шоферюг, вроде Пеклеванного, но все равно смеется и будет смеяться в следующий раз — это как часть игры, ритуала, подготовки к совокуплению — водка, анекдоты, сальные шуточки, потом в ход пойдут руки, и мне, пожалуй, придется пойти прогуляться — не буду же я сидеть тут, как дундук, наблюдая за их траханием!

Анжела тем временем уже расстегнула свою «аляску», под которой оказалась синяя эластиковая «олимпийка» с надписью «адидас», оголила коленки в сетчатых чулках. Пеклеванный выбросил бычок в окно, как бы незаметно полез Анжеле за пазуху, и я понял, что пора сматываться.

Подмигнув Пеклеванному, я громко обьявил, что иду за сигаретами, запахнул бушлат и спрыгнул с подножки кабины на мокрый асфальт, покрытый радужными бензиновыми пятнами. Анжела! Имя то какое-то профурсеточное!

Я обошел все ларьки и палатки, теснившиеся вокруг площадки для отдыха, лавируя между машинами, заглянул в местную забегаловку с претензиционным названием «ТрактирЪ», выпил стакан чаю без сахара, вышел на улицу, закурил, остро ощущая свою никчемность, и решил возвращаться — времени прошло достаточно, батальон можно было перетрахать!

В кабине «Камаза» горел свет. «Ага!», — подумал я: «Значит, закончили уже!».

На всякий случай я постучал в дверцу, не желая попадать в дурацкое положение. Мне открыли: раскрасневшаяся Анжела что-то поправляла в своем туалете, возвращая перекрутившуюся юбку на место, а на роже Пеклеванного можно было блины печь — так она лоснилась от удовольствия.

— О! Вот и Серега! Ну как там, снаружи?

— Дождик пошел! — угрюмо буркнул я, залезая в кабину.

— Да-а?! — деланно удивился Пеклеванный: — Пойду, посмотрю!

И прежде чем я успел остановить его, вылез из кабины и захлопнул дверь.

Анжела повернулась ко мне:

— Че, Серый, че ты тушуешься? Я девушка добрая, пользуйся, пока даю! Выпить хошь?

Я кивнул, чувствуя, что начинаю краснеть. Анжела разлила водку, сунула мне стаканчик:

— Давай, охрана! За знакомство! Как Саня сказал: За милых дам!

Мы чокнулись и выпили.

— А между прочим, Серый! Знаешь, какие бывают дамы? Не знаешь? Бывают: дамы, не дамы, и дам, но не вам!

Она захохотала, довольная своей остротой, и я вдруг подумал: «А чего я стесняюсь, как Наташа Ростова на балу? Что я, не мужик? Как говорила моя Катерина: «Все мужики — кобели!». Ну и я буду кобелем — как все!».

Я повернулся к Анжеле, взял ее руками за плечи, развернул, и взасос поцеловал в мокрый красный рот. Во мне поднялась какая-то волна — сжать, смять, ободрать одежду, согнуть, ворваться и обладать этой женщиной, как это делали завоеватели в древние времена, отдавая взятые города на три дня своим полчищам — на разграбление!

Анжелика погасила свет, и в темноте мы возились, как два борца, меняя позы, скрипя зубами от желания, сжимая друг друга в объятиях. Кабина раскачивалась, ходила ходуном, а когда произошел долгожданный взрыв наслаждения, и мы замерли, утомленные борьбой, снаружи раздался стук Пеклеванного:

— Эй! Народ! Вы че, дома в койке?! Дождь идет, холодно! Давайте быстрее!

Мы натянули на себя одежду, зажегся свет, и в кабину влез действительно мокрый Пеклеванный:

— Ну вы даете, екэлэмэнэ! Я битый час торчу возле машины, мужики уже ржать начали — «Камаз» качается, как на колдогребинах, дождь хлещет! Во, блин, потеха!

Мы допили водку и начали укладываться спать. Анжелика, сверкая ляжками, забралась в «спальник» к Пеклеванному, как они там разместиись ума не приложу, да меня это и не интересовало. Утомленный водкой и сексом, я забылся в тяжелом сне…