– Что, плохо тебе, герой? – раздался голос из-за моего правого плеча, оттуда, где никого быть не могло, потому что я ощущал спиной и грубую, холодную каменную стену, и твердые, внахлест сколоченные доски.

– Ну плохо, а тебе какое дело? – ответил я, сразу узнав этот голос.

– По-прежнему не хочешь к нам присоединиться? – спросил Артур.

– К вам?

Что удивительно, услышав голос покойника, я вновь стал мыслить ясно, отчетливо и логично. Как мне тогда казалось. Подобное бывает в процессе длительной, перешедшей все границы разумного гулянки. Вдруг, в три часа ночи, наступает момент холодной, стеклянной, нечеловеческой трезвости. Видишь себя и собутыльников как будто со стороны, говоришь пророческие, мудрые слова. Кажется, еще чуть-чуть, и постигнешь главную истину. Или – научишься летать. Помню, еще в студентах, на встрече какого-то Нового года, именно в такой час я осознал себя сидящим на подоконнике кухни, в чужой квартире, перед распахнутым окном. Внизу было тридцать этажей, на уровне глаз пролетали крупные снежинки, по ту сторону Москвы-реки сверкал огнями Кремль.

За руку меня держала незнакомая девушка с несколько растрепанной прической и тоже не слишком трезвая. А я ей доверительно сообщал, что если достаточно сильно пожелать, то вполне можно сейчас оттолкнуться от подоконника и воспарить над городом.

– Новый год, все же, ночь чудес. Полетели вместе...

Уверен, что если бы она сдуру согласилась, я бы постарался воплотить эту идею в жизнь, но девушка оказалась или слишком умной, или слишком трусливой, и изо всех сил потащила меня внутрь квартиры.

Наверное, она была права. Мы с ней еще выпили на брудершафт и отправились искать свободную комнату, чтобы познакомиться поближе... Кажется, кто-то у меня ее по дороге отобрал, но это уже не существенно.

– Зачем, Артур? Зачем опережать события? Шлепнут меня сегодня – воссоединимся, никаких проблем. А сейчас я еще побарахтаюсь. У меня две сотни патронов и граната. Если сумею встать, то еще до Столешникова доковыляю. Дорогу покажешь, по старой дружбе? Или еще чем-нибудь сумеешь помочь?

Его фигура выступила на фоне стены, словно нарисованная светящейся краской голограмма.

– Летать, к сожалению, не могу, – ответил он, словно читая мои мысли. – В материальном виде, разумеется, а то бы донес, никаких вопросов. Хочешь – пойдем. Буду указывать дорогу и предупреждать об опасностях.

– Как Вергилий Данте? – спросил я. – И куда приведешь? На Елисейские поля? В Элизиум? Или в тот самый утренний сад с теплым озером и обнаженными девушками? Гуриями в мусульманском понимании?

– Рад бы, – ответил мне печально Артур. – Нам с тобой там было бы куда как интереснее. И ты опять очень близок к переходу. Раз я тебя вижу. Ты помнишь прошлый раз?

– Как не помнить? – Мне стало легко и тепло, словно замерзающему в степи ямщику. – «Путь далек ли, жид?» но что-то пока еще мешало отдаться убаюкивающему умиротворению духа.

– А ты, не иначе, уже прилетел, будто стервятник на свежую падаль? Не терпится тебе? Ну, попробуй. И посмотрим...

– Снова не доверяешь? Напрасно. Я не скрываю – хотел бы увидеть тебя здесь. Навсегда. Но... Ты, может, и не поймешь... Я заблудился. Потерял Веру... А ты можешь указать мне путь. Если пока задержишься, у себя...

– Знать, бы как это сделать, – ответил я с тоской, понимая, что брежу наяву и дела мои, значит, плохи. Контузия, шок, а то и сепсис начал развиваться.

– Тогда слушай совет. Сюда направляются вооруженные люди. Идут по Неглинной. По твоим следам. Через пять минут будут здесь. Убежать ты не сможешь. Сделай так – разбей ближайшее окно, в этом доме советская контора. Там есть телефон. Звони своим друзьям. Пусть тебя заберут. Не успеют – встретимся окончательно... Спасешься – не забудь обо мне. У тебя появится возможность. Пожалуйста... – его печальный голос растворился в тишине, как шелест ветерка в прибрежных камышах. Самым краем сознания я еще успел, кажется уловить слова: – Выбирай сам...

Артур исчез, а в сотне шагов вверх по улице я действительно услышал грохот кованых каблуков по брусчатке.

Совет был здрав и современен. Цепляясь руками за выступы стены, я добрался до окна. Затыльником автомата ударил в нижний угол. Толстые стекла обрушились с грохотом, осколки едва не рубанули по рукам и голове, зазвенели по тротуару.

– Эй, эй, кто там, стоять! Руки вверх... – Оранжевая вспышка озарила улицу. Кто-то выстрелил из пистолета. Кажется в воздух. И не попал.

Я ответил тремя короткими очередями, услышал, как дернулся и замер в задней позиции затвор, отбросил на мостовую пустой магазин, в долю секунды воткнул в приемник новый и с непостижимой даже для меня самого ловкостью подтянулся на руках, перевалился через подоконник внутрь помещения.

Чтобы прекратить раздражающие звуки снаружи, выбросил на улицу две гранаты. Переждал слитный грохот разрывов и стал искать телефон.

О том, что телефонная станция захвачена мятежниками или правительственными войсками и соответственно отключена, я старался не думать.

Аппарат нашелся в соседней комнате. После трех оборотов ручки индуктора станция ответила. Грубым мужским голосом: – Центральная слушает.

– Товарищ, станция у нас? Слава Богу. Дай мне 22-17. Поскорее...

– Бога нет. Соединяю.

До чего здесь простодушный народ! Я физически чувствовал, как боец мятежников, или наоборот, чекист, шевеля губами ищет нужные гнезда и сует в них длинные штекеры на толстых шнурах с противовесами.

А те, на улице, подобрав убитых и раненных, перегруппировались, с непостижимой для меня настырностью решили все же достать обидчика. Сквозь приоткрытую дверь я видел, как темные силуэты заслонили проем окна. И бросил свою последнюю гранату, так, чтобы она пролетела над головами и лопнула на тротуаре.

Гениальное изобретение человеческого разума – осколочная граната «Ф-1» в чугунной рубашке, не претерпевшее за век с лишним никаких принципиальных изменений. Пламя метнулось за окном оранжевым парусом, раздались крики боли и негодования. Кому-то отчего-то моя акция не понравилась.

Но пару минут я выиграл. Пока там не нашелся сообразительный человек, который ответит мне тем же.