Александр Иванович обернулся ко мне, и впервые я увидел на его лице гримасу ненависти. Мне ли она была адресована или в пространство, я не понял...
– А почему вы думаете, что ваша позиция верна, а их нет? – спросил я. – Насколько я понял, очень многие выступали всю последнюю неделю на демонстрациях под лозунгами социальной справедливости, против нэпа, новых эксплуататоров, предателей пролетарской революции, тех, кто снова стал жить за счет трудового народа. Может быть, они тоже по-своему были правы, а их вот так вот. Сначала спровоцировали на выступление, а потом беспощадно расстреляли...
– Ничего я не думаю. Жизнь такова, какова она есть, и больше никакова. А эти, – он презрительно махнул рукой, – просто недограбили в свое время. Сливки достались другим, вот и захотелось очередную дележку устроить. Настоящие идеалисты кончились сорок лет назад, на тех, что шли в народ с просветительскими целями. Тоже глупо, но понять было можно. А как только в приличных людей бомбы бросать начали... С самого 1881 года судить надо было исключительно военно-полевыми судами, и либо к стенке, либо на пожизненную каторгу... Глядишь, теперь бы жили в России, как люди. Вроде Швейцарии или Голландии. А игра и сегодня была честная. Каждый делал, что мог и что хотел. Выиграли бы они – их счастье. Но выиграли мы.
Убив – заметь, Игорь, я специально подчеркиваю, без эвфемизмов – не уничтожив, не обезвредив, не ликвидировав даже, – именно убив, чтоб понятнее было, большую часть наших противников, то есть тех, кто захотел силой изменить установленный нами порядок вещей, мы спасли от аналогичной гибели в сотни раз большее количество людей и обеспечили им какое-то, пусть условное, но спокойствие и стабильность на ближайшие десяток лет. А то и на века...
Главная ошибка гуманистов XIX-XX веков заключалась как раз в этом. В получившей широкое распространение идее, что обдуманно и целенаправленно уничтожить два десятка политических экстремистов – даже законно, по приговору суда, за конкретное преступление – недопустимо, отвратительно даже. Они, мол, нигилисты, ради святого дела бомбы в царей бросают и в городовых стреляют (между прочим, из тех же крестьян да отставных солдат на службу пришедших), посему имеют право на убийство без суда, сами же неподсудны.
Ну а хоронить после этого тысячи совершенно посторонних и невинных покойников, в том числе и детей, нормально – закономерные издержки классовой борьбы. Главное – вовремя успеть объявить свою цель возвышенной и благородной! Угрохать пару миллионов ради захвата, скажем, Босфора с Дарданеллами – империализм и варварство, а пятьдесят миллионов ради мной лично придуманного светлого будущего всего человечества – величайший подвиг духа. Тогда ты – «Ум, честь и совесть нашей эпохи!..» Столыпина называли вешателем, а Ленина самым человечным из людей. Ну не прелесть ли?!
Такая вспышка эмоций со стороны Александра Ивановича была мне в новинку, однако понять его было можно. Он ведь тоже русский человек, несмотря ни на что, и пытается сейчас убедить и меня, «постороннего», а главное себя, в собственной правоте.
Чуть позже мы выехали на Красную площадь. Ворота Никольской и Спасской башен были открыты, возле них стояло несколько танков, направивших стволы пушек в перспективы улиц, на башнях сидели, курили, свесив ноги, экипажи в замасленных комбинезонах, один за одним выезжали и устремлялись в город грузовики и бронетранспортеры, полные вооруженных десантников, по виду скорее югоросских, чем советских. Я спросил об этом.
– Кончено. Так и есть. В учебнике стратегии генерала Леера написано, что основное предназначение резерва – нанесение решительного удара по неприятелю. У Троцкого в нужный момент оказалось три надежные дивизии, что начали сегодня на рассвете сегодня на рассвете очистку города извне, еще один маневренный полк ГПУ был сосредоточен в Кремле. А вот то, что мы сумели втихаря перебросить сюда две ударные корниловские бригады, твои вчерашние коллеги наверняка прохлопали.
– Они думали, что гарнизон Москвы или на их стороне, или нейтрален, а в Кремле защищает Троцкого едва батальон...
– Что и требовалось доказать, – удовлетворенно кивнул Шульгин и слегка прибавил скорость. С Ивановского спуска мы выскочили на Москворецкий мост.
– Все точки базирования главных сил мятежников, их стратегические замыслы, конкретные планы и содержание отдаваемых приказов мы знали почти со стопроцентной достоверностью. Наши люди были внедрены во все звенья их командования, линии связи были под контролем. Да и ты нам здорово помог. В самый критический момент мы через тебя протолкнули грандиозную дезинформацию, последние сутки Рейли и компания практически работали по нашему сценарию...
Перспектива Ордынки за полтора века изменилась очень мало, разве что дома были гораздо более неухоженными, запущенными, и неровной булыжное покрытие заставляло машину трястись и подпрыгивать.
Здесь, кстати, обыватели, посторонние и безразличные к происходящему в центре, перемещались по улицам свободно и почти спокойно, милиционеры, аналогичные царским городовым своими черными шинелями с красными воротниками, стояли на перекрестках, наблюдая за порядком и делая вид, что стрельба по ту сторону Москвы-реки их волнует мало.
Отвечать на слова Шульгина, пусть и хвалебные, мне не хотелось. Опять я терзался глупым раздвоением личности. Как добровольно вступивший в члены «Братства» должен был бы гордиться своим вкладом в общее дело, а как человек с определенными жизненными принципами не мог не сожалеть, что сыграл не слишком благовидную роль провокатора, пославшего на верную, заранее подготовленную смерть несколько сот или тысяч человек. Подтверждая тем самым слова Шульгина – любит российская интеллигенция размазывать по щекам розовые сопли, жалеть преступника больше, чем жертву, а уж вынужденного стрелять защитника правопорядка вообще причисляет к исчадиям ада.
Часа два мы еще кружили по улицам и площадям, кое-где останавливались, Шульгин вступал в разговоры с воинскими патрулями, командирами взводов и рот, совершавших какие-то малопонятные для меня марш-маневры по кольцам и радиусам города, иногда даже с пленными из сгоняемых на сборные пункты колонн. Пленных, кстати оказалось удивительно много.
