Захихикали и бояре.

— Государь, нету тут отсыпного зелья, — удивил царя Беклемишев. — Токмо патрон, яко его называют в Ангарском княжестве. Тут взводится курок, здесь нажимаем на личину и открываем затвор кверху, берётся сей патрон и кладётся в приёмник до упору, закрываем затвор, дабы он щёлкнул. Опосля поднимаем прицел и целимся супостату в голову, нажимаем на спуск. — Последние слова воеводы потонули в грохоте выстрела.

А Беклемишев продолжал стрелять, второй выстрел, третий, четвёртый, пятый. Помещение потонуло в едком дыму, многие закашлялись. Царь, приложив платок к лицу, с восторгом и озорным блеском в глазах смотрел на оружие.

— Ежели у моих стрельцов были бы такие мушкеты, никакие ляхи сейчас бы не терзали народ православный! Дай-ко и мне! — Царь буквально выхватил ружьё из рук воеводы. — Сказывай, что делать! — прикрикнул на Беклемишева самодержец.

В итоге доспехи превратились в куски железа с рваными краями, а шлем даже раскололся от меткого выстрела царя, видимо, сказалось плохое железо оного. Так и погибли привезённые из Ливонии латы безвестного немца, зато Михаил на радостях щедрой рукой возместил убыток обрадованному по этому поводу князю Львову. Сей проверкой ангарского оружия были решены две задачи: сотрудничать с Ангарией и торговать с нею людьми, но делать сие в тайне великой, дабы христианские государи Европы не прознали о сём никоим образом.

На следующий день боярина Беклемишева царь назначил на должность головы новосозданного Ангарского приказа с наставлением сопровождать караваны к князю Соколу и забирать у него плату. В Енисейск же отбыл сын воеводы Измайлова, погибшего в Смоленскую войну, Василий Артёмович.

К весне надо было обновить ёзы — ограды пастбища от лесного зверя для возросшего в числе скота. Обходя и помечая себе пригодные для сего дела деревья, Яр забрёл на возвышающиеся над речной долиной Митькины холмы. Назвали их так совсем недавно, по имени младенца Димитрия, коего нечаянно родила тут одна из женщин деревни.

— Глень-ко!

Ярко с удивлением смотрел, как по рыхлому снегу к поморской деревне приближается монастырский возок. Земли, на которых стояла деревня, давно уже были отнесены к ведению Соловецкого монастыря. Однако до сего дня монастырь не баловал поморов своим вниманием. Язычники они поганые, что же тут поделаешь! Поганые али не поганые, но с христианами уживались они вполне мирно, разве что в Архангельске или в Холмогорах пожурят поморов за невнимание такое ко Христу и Богородице. Конечно, в деревне были и христиане, но немного, всего лишь несколько семей, и отношения с ними были ровными и взаимоуважающими. И вот, спешит кто-то из монастыря до Святицы.

Проламывая ногами наст, образовавшийся за ночь на мягком снегу, Ярко поспешил в деревню. Видимо, настало время и для Святицы, уж больно долго монастырь не обращал своё внимание на этот уголок Беломорья. Возок встречали уже полтора десятка хмурых бородатых мужиков. Возница меж тем остановил возок у третьего дома в линии и принялся оправлять упряжь, покуда щуплый старичок в рясе подходил к поморам. По сторонам старика сопровождали дюжие монахи. Подошедши к деревенским, старик пристально посмотрел на них и осуждающим тоном сказал:

— Без креста живёте, олухи! Не есть добро дело сие, покаяться надобно вам да веру истинную принять. — Несмотря на лёгкий ропот, прошелестевший средь мужиков, иеродиакон Савватий продолжил: — Да будет вам ведомо, что в прошлом годе царём отозван был воевода соловецкий, и теперь игумен наш, Иринарх, заведует обороной обители и всего края беломорского от гостей незваных. Тако же впредь и вам надлежит лепту свою вносить в дело общее. В этом годе обязаны вы сдать денежный оброк в сорок рублёв. — Савватий с прищуром посмотрел на оторопевших людей.

«Ведомо ему, поди, про злато наше», — с досадой отметил Яр.

— И поставить подводы до Вологды, дабы вывезти хлеб и привезти соли. Да чинить монастырский двор и гумно надобно по весне, стало быть, отрядите пяток мужиков, — продолжил иеродиакон.

— По весне в море все уйдём! — воскликнул кто-то из толпы.

— Стало быть, оброку сдадите, коли работать не хотите, — начал сердиться Савватий.

«Звал же Вигарь меня в Ангарию», — тоскливо подумал Яр, оглядывая своих товарищей.

— Чем оброк-то отдавать, отче? — спросил старика один из христиан Святицы.

— Как чем? Скотинкою, курочкой, яичками, — мягким голосом ответил иеродиакон. — Ну, я в соседнюю деревню отправляюсь, а вы гостей ждите. Да и подумайте о спасении души своей бессмертной, дабы не гореть вам в геенне огненной, примите в себе учение Спасителя нашего. — И потопал к возку, не оборачиваясь.

— Шшо ише дале будет! Шшо деитцэ! Пошшо? Ох те, мне! — раздались голоса в расходящейся по дворам толпе.

«Мне это не нать! Сейгод уйду к Вигарю», — решил для себя Яр.

Поговорив вечером с супругой и с соседом своим, Василием, Ярко решил по весне уплыть до Ангарии. Помнил он советы Вигаря, что-де в Ангарии чуть ли не рай земной и никакого убытку подданным не творят княжьи люди. Привирал Вигарь, конечно, но уж явно там сто крат лучше, чем сидеть да ждать ухватистую соловецкую братию. Вольного помора трудно заставить работать не на себя. И Яр решил последовать совету товарища.

Человек сидел за столом, устало вытянув натруженные ноги. Глаза его, такие же усталые, но горящие блеском ненависти к невидимому, но почти что осязаемому им недругу, двигались вслед читаемых ими строк. Он был один в полутёмном помещении, свет в которое проникал лишь сквозь небольшое, закрытое куском прозрачного пластика оконце. Сопровождавшие его люди благоразумно решили оставить его одного.

Дочитав послание, человек тотчас же расслабил напряжённые мышцы, а голова его бессильно откинулась на высокую, обитую толстой и грубой тканью спинку кресла. Глаза усталого человека закрывались сами собой, но им мешало неясное светлое пятно, пробивающееся сквозь мутную пелену полузабытья. Наконец взгляд его сфокусировался на лёгкой, будто невесомой, деревянной птице, висящей на тонком шнурке и расправившей резные крылья, — поделке Игнатия, сержанта-беломорца. Она лениво покачивалась в такт неощутимого сквозняка — вправо-влево, будто взмахивая изящными крыльями, снова вправо-влево. Чёрные бусинки глаз деревянной птицы, казалось, с укором глядят на бессовестно уставившегося на неё человека.

— «Ты совершил ошибку», — прошептал он одними губами строку из прочитанного им послания. — Что же, похоже, так и есть, — пробормотал он, закрыв глаза.

Усталый донельзя человек провалился в тяжёлый, беспокойный сон. Мелькали картинки из прошлой, безумно далёкой жизни. Снился детдом с его светлым, казавшимся маленькому Игорю бесконечным залом с огромными окнами, сквозь которые лакированный паркет заливало жаркое солнце. Скрип спортивной обуви, запах сваленных у брусьев нескольких матов, гулкие команды тренера Романа Стефановича и детский смех товарищей, беззлобно подначивающих Игорька, самого маленького воспитанника в их группе. Ядвига, первая любовь, и её роскошные рыжие кудри на общем с девчонками выпускном вечере, шум и смех, танцы, ночные песни под гитару, огромный костёр. Потом армия…

Просыпался же Игорь тяжко, и, не зная, что такое похмелье, он был готов признать, что оно бывает именно таким. Тяжёлая голова, разбитое тело, неловкие движения. Попив жадными глотками воды из стоящего на столе металлического котелка и добравшись до топчана, он снова мгновенно уснул. Отлетевший лишь ненадолго сон не собирался окончательно выпускать Игоря из своих цепких объятий.

Оставшиеся с ним пятнадцать верных ему человек уже обустроились в лагере: кто-то готовил еду, оприходовав запасы, оставленные прежними хозяевами, кто-то завалился спать, а кто-то занял сторожевые башенки вокруг укреплений.