«Ролле» оказался пугающе огромным, он был грязно-белого цвета, с черными сиденьями, откидным верхом и кучей медных заклепок. Его, должно быть, собрали не позднее чем в двадцать пятом году. Короче говоря, это был настоящий монстр. Мой гараж был одноместным, и пришлось поставить его в саду, и без того совсем крохотном. Справа и слева от «роллса» осталось немного травы, которая окружала его романтическим ореолом. Льюис ликовал, скакал вокруг и даже променял свое любимое кресло на веранде на заднее сиденье этого чудовища. Он постепенно перетащил в «ролле» книги, сигареты, бутылки и, придя со съемок, сразу же туда забирался, клал ноги на дверцу и наслаждался ароматами ночи и запахом плесени, испускаемым ветхими сиденьями. Слава Богу, он хоть не собирался на нем ездить, и на том спасибо. Я вообще не могла понять, как эту колымагу удалось дотащить до нашего дома.

Мы пришли к совместному решению мыть его по воскресеньям. Тот, кто не драил ранним воскресным утром «Роллс-ройс» выпуска 1925 года, установленный, как статуя, в обезображенном саду, лишил себя в жизни большого удовольствия. Полтора часа мы мыли верх, полчаса убирали внутри. Сначала я приходила Льюису на помощь, и мы занимались фарами, радиатором, короче, всей передней частью. Потом, уже в одиночестве, я набрасывалась на сиденья. Наносила на них тончайший слой воска и растирала его замшевой тряпкой. До блеска надраивала деревянную панель приборной доски, подышав на стеклышки, снимала налет пыли и видела в них отражение своих горящих глаз. Снаружи Льюис, одетый в футболку, приводил в порядок колеса, шины, бампер. В половине первого «роллс» представал во всем своем сверкающем великолепии. Мы веселились как сумасшедшие, обходили его, попивая коктейли, и поздравляли друг друга с таким прелестным утром. Причем вся его прелесть заключалась в полной бесполезности наших действий. Пройдет еще неделя. На машине, конечно, никто ездить не собирается, и за это время наш «роллс» исчезнет в зарослях ежевики. Но в следующее воскресенье все повторится. Как дети, мы глубоко и искренне радовались этому. Завтра понедельник, мы вернемся к своим обычным занятиям, к нужной и хорошо оплачиваемой работе, которая доказывает окружающим, что мы существуем. Но, видит Бог, как я порой ненавижу эту жизнь со всеми ее хитросплетениями! Вот ведь забавно-может быть, стоит иногда возненавидеть жизнь, как я, чтобы оценить неповторимость всех ее проявлений.

Как-то раз, погожим сентябрьским вечером, я сидела на веранде, закутавшись в свитер Льюиса, просторный, жесткий и очень теплый, именно такой, какие я люблю. Недавно я с большим трудом затащила Льюиса в магазин, и он, потратив часть полученного гонорара, наконец-то обновил своей несуществующий гардероб. Теперь я все время носила его свитера, как я всегда поступала с вещами тех, с кем жила — единственный порок, в котором меня по-настоящему можно обвинить. Итак, я дремала и иногда принималась читать какую-то чушь, к которой за три недели должна была придумать диалоги. Если не ошибаюсь, речь шла о том, как одна глупая девчонка познакомилась с умным молодым человеком и после этой встречи превратилась в само совершенство, или о чем-то в этом духе. Единственная трудность заключалась в том, что глупая девчонка казалась мне гораздо умнее молодого человека. Но это был бестселлер, и смысл менять запрещалось.

Я позевывала и с нетерпением ждала возвращения Льюиса. И кого же я увидела?! В скромном костюме из темного твида, с огромной брошкой на лацкане — да, конечно, это была она — несравненная, знаменитейшая Луэлла Шримп, вернувшаяся из Чинечиты!

Она вышла из машины около моего невзрачного домишки, что-то сказала шоферу-антильцу и прошла в сад. Обалдело оглядела наш «роллс» и с не меньшим удивлением посмотрела на меня. Я и правда выглядела довольно забавно: с лезущими в глаза волосами, закутавшись в огромный свитер, я возлежала в шезлонге с бутылкой виски в руке. Должно быть, я была похожа на одну из героинь Теннеси Уильямса, вечно пьяных и одиноких, за что я их и люблю. Она остановилась перед лесенкой на веранду и слабеющим голосом произнесла: "Дороти… Дороти… " Я смотрела на нее с изумлением. Луэлла Шримп — это национальное достояние, она нигде не появляется без любовника, телохранителя и дюжины фотографов. Что она делала у меня в саду? Мы уставились друг на друга, как две совы, и я не могла не заметить, что со своим возрастом она борется весьма успешно. В сорок три года у нее были блеск, красота и кожа двадцатилетней девчонки. Она еще раз проговорила:

«Дороти», и я, с трудом поднявшись в кресле, насколько возможно вежливо, просипела: «Луэлла». Тогда она заторопилась. Взлетела, как молодая лань, по ступенькам — подвиг, от которого ее груди тяжело перекатились под пиджаком. В этот момент мне пришло в голову, что мы обе стали вдовами Франка.

— Боже мой, Дороти, когда я думаю, что меня здесь не было… что вы всем этим занимались одна… Да, я знаю… все говорят, что вы вели себя потрясающе… Я должна была прийти к вам… Должна…

Она не интересовалась Фрэнком уже пять лет, даже не виделась с ним. Поэтому я подумала, что ей сегодня просто нечем было заняться или что очередной любовник не соответствует се сексуальным аппетитам. Эта женщина вполне способна забивать себе голову подобными страданиями. Я с философским видом подвинула ей кресло, бокал, и мы дуэтом принялись расхваливать Фрэнка. Она начала с извинений за то, что отбила его у меня (страсть все объясняет), я тут же ее простила (время все лечит), и мы заключили друг друга в объятия. В глубине души я просто забавлялась. Она говорила штампами, изредка откровенничала с потрясающей жестокостью. Мы дошли до лета пятьдесят девятого, когда появился Льюис.

Улыбаясь, он выскочил из-за «роллса». Стройный и красивый настолько, что в это с трудом верилось. На нем была старая рубашка, холщовые штаны, черные волосы падали на глаза. Я все это увидела, как видела много дней подряд, но тотчас взглянула на него глазами Луэллы. И что же она? Смешно сказать — она напружинилась. Напружинилась, как лошадь перед препятствием, как женщина перед мужчиной, которого внезапно безумно захотела. Улыбка Льюиса сразу же исчезла — он ненавидел незнакомых людей. Я вежливо его представила, а Луэлла уже была во всеоружии.