Дверь между кухней и полуразрушенной часовней вела в библиотеку овальной формы. Внутри ничто не напоминало об опасности, кроме огромной глубокой дыры в дальней стене – след от артобстрела двухмесячной давности. А в общем, комната уже свыклась с этой раной, молчаливо принимая и вбирая в себя капризы погоды, свет вечерних звезд и голоса птиц. В библиотеке были диван, рояль, накрытый серой простыней, чучело медвежьей головы на стене и полки с книгами до самого потолка. Полки, расположенные ближе к развороченной стене, разбухли от дождя и согнулись под тяжестью книг. Молния тоже была частой гостьей в этой комнате, нанося краткие визиты и освещая зачехленный рояль и ковер.

В дальнем углу находилась застекленная створчатая дверь, которой когда-то пользовались, а сейчас забитая досками. Если бы она была открыта, из библиотеки можно было бы попасть в лоджию, потом, спустившись по тридцати шести шатким ступенькам вниз, пройти мимо часовни туда, где когда-то давно красовался луг, а сейчас это место избороздили рубцы от зажигательных бомб и фугасок. При отступлении немцы заминировали многие дома, поэтому ради безопасности двери и в остальные неиспользуемые комнаты были тоже забиты.

Проскользнув в темноту библиотеки, она знала, какие опасности могут подстерегать ее здесь. Внезапно ощутив тяжесть своего веса на дощатом полу, она снова подумала, что этого могло бы вполне хватить, чтобы привести в действие механизм заложенной где-нибудь под полом мины, и тогда все, что останется от нее, – яркая вспышка от взрыва и рваная дыра в потолке.

Подойдя к полке, она с трудом вытащила из массы слипшихся книг одну. Ее усилия были вознаграждены яркой обложкой с аквамариновым небом и озером и индейцем на переднем плане. В полумраке комнаты она прочла название – «Последний из могикан». Затем, словно боясь побеспокоить кого-то, кто был в комнате, она пошла назад, осторожно наступая на свои следы в целях безопасности, а может, придумав для себя игру в невидимку. Закрыв дверь, она поставила доски – сигнал предупреждения – на место.

В комнате английского пациента она села в нише окна, на границе разрисованных стен с одной стороны, и долины, расстилающейся внизу, – с другой. Она открыла книгу. Страницы слиплись от влаги, и она почувствовала себя Робинзоном Крузо, нашедшим утонувшую книгу, которую волны выбросили на берег, а солнце высушило на песке. «Повествование о 1757 годе. Иллюстрации Н. С. Виета». Как во всех лучших книгах, в этой был список иллюстраций, а под каждой из них – строчка из текста.

Она погрузилась в чтение, зная, что это закончится ощущением, будто она прожила кусок чужой жизни, сотканной из событий, протянувшихся на двадцать лет, а тело ее будет казаться переполненным грустью, смущением и досадой, словно она проснулась с чувством тяжести оттого, что не может вспомнить, что ей приснилось.

Этот небольшой итальянский городок на холмах, стоящий на страже северо-западного направления, находился в осаде более месяца. Заградительный огонь был сконцентрирован на двух виллах и мужском монастыре, окруженных яблочными и сливовыми деревьями. Одной из них была вилла Медичи[5] , где жили генералы. А как раз над ней, выше по склону, располагалась вилла Сан-Джироламо, где прежде был женский монастырь, толстые надежные стены которого сделали ее последним оплотом германской армии. Здесь размещались сто человек. Когда городок начал разлетаться на части от взрывов, как корабли в морской битве, солдаты перебазировались из походных палаток, разбитых в саду, в уже переполненные комнаты старого женского монастыря. Была разрушена часовня. Стены верхнего этажа обвалились от взрывной волны. Когда этот дом, наконец, перешел в руки союзников и здесь определили место прифронтовому госпиталю, лестница на третий этаж уже вела в никуда, хотя сохранились часть трубы и крыши.

При эвакуации госпиталя на юг, в более безопасное место, она и англичанин категорически отказались ехать вместе со всеми и настояли на том, чтобы остаться здесь. На вилле было холодно, отсутствовало электричество. В некоторых комнатах, выходивших окнами на долину, разрушены стены. Часто, открыв дверь в какую-нибудь из комнат, она видела там притулившуюся в углу кровать, промокшую от дождя и заваленную листьями. А иногда дверь открывалась просто в долину, потому что и комнаты уже не было. В иных из тех, что остались, гнездились птицы.

На лестнице не хватало нижних ступенек, поэтому она принесла из библиотеки двадцать книг и, положив их одна на одну, восстановила две ступеньки. Согреваясь в холодные дни, они сожгли почти все стулья. Правда, в библиотеке еще оставалось кресло, но оно было всегда сырым, насквозь промокшим от вечерних ливней, которые хлестали через дыру в стене от снаряда. Всему сырому удалось избежать участи быть сожженным в тот апрель 1945 года.

В доме оставалось мало кроватей. У нее не было личной спальни, ей нравилось кочевать по дому со своим соломенным матрацем или гамаком, располагаясь на ночлег то в комнате английского пациента, то в коридоре, что зависело от погоды, ветра или света. Утром она сворачивала матрац и перевязывала его бечевкой. Сейчас уже потеплело, и она открывала комнаты, впуская теплый воздух и солнечный свет, чтобы проветрить темные углы и просушить сырость. Иногда она открывала двери и спала в комнатах, где не было стен. Она стелила матрац на самом краю комнаты, засыпая под скоплениями звезд и плывущими в небе облаками, просыпаясь от раскатов грома и бликов молнии. Девушке было всего двадцать лет, и хотя бы в такие минуты ей хотелось быть безрассудной и беспечной и не думать об опасностях, возможно, заминированной библиотеки или внезапном грохоте грома, который испугал ее среди ночи. Она устала от затворничества в замкнутом пространстве в течение холодных месяцев, ей нетерпеливо хотелось простора. Она входила в грязные комнаты со сгоревшей мебелью, где жили солдаты, выгребала листья, вымывала следы от испражнений и выскребала обуглившиеся столы. Она жила, как бродяга, в то время как английский пациент покоился на своем ложе, как король.

Наружная лестница со свисающими перилами была разрушена, и со стороны могло показаться, что на вилле никто не живет. Это было им на руку, так как обеспечивало относительную безопасность и защиту от бандитов, которые уничтожали все, что попадалось на пути. Она выращивала в саду овощи, а свечу зажигала только по необходимости по ночам. Тот простой факт, что вилла казалась грудой безжизненных развалин, защищал их, и она, еще не женщина и уже не ребенок, чувствовала себя здесь в безопасности. Хлебнув из ковша тягот и горестей войны, она решила для себя, что больше ее не заставят выполнять приказы и служить на благо всего прогрессивного человечества. Она будет служить и ухаживать за одним человеком – обгоревшим пациентом: читать ему, обмывать его, делать ему инъекции морфия… Она посвятит ему всю себя. В саду она сделала несколько грядок. Нашла у разрушенной часовни двухметровый крест и поставила на огороде, повесив на него пустые консервные банки, которые дребезжали на ветру и отпугивали птиц. Пройдя по дорожке, мощенной булыжником, она оказалась в келье без окон, где хранила аккуратно упакованный чемодан. Там было несколько писем, пара сложенных платьев и металлическая коробка с медицинскими инструментами. Она уже расчистила малую часть виллы, и все это могла сжечь, если захочет.

Чиркнув спичкой в темном коридоре, она зажигает фитиль свечи. Пламя поднимается до уровня плеч. Поставив свечу на пол, она садится на колени и, обхватив их руками, вдыхает запах серы. Ей кажется, что вместе с этим запахом в нее входит свет.

Отойдя на несколько шагов назад, кусочком белого мела она чертит прямоугольник на деревянном полу. Затем, отодвигаясь все дальше назад, она рисует еще несколько прямоугольников, и вот уже на полу целая гроздь их: один, потом двойной, потом снова один… Опершись на левую руку, она рисует с серьезным видом, опустив голову вниз. Прямоугольников все больше, пламя свечи все дальше. Наконец, некоторое время она неподвижно сидит на собственных пятках.