– Ты тоже мог бы отправиться пораньше, Алекс, – довольно доброжелательно посоветовал Фил. – Если больше не увидимся до твоего отъезда – желаю удачи.

– Ага, и смотри не убейся, – добавил Микель, натягивая комбинезон из промасленной парусины для утренней уборки.

Фил уже надел простую свободную полотняную одежду для занятий медитацией. У Микеля впереди еще долгие месяцы тяжелой работы в зверинце колледжа, тогда как Фил продвинулся до более метафизических аспектов обучения анимистов, хотя по-прежнему продолжал работать с кое-какими видами.

Обучение в Колледже анимистов не было ни престижным, ни легким. Многие студенты уходили, не выдержав тяжелой, грязной, бесконечной работы. Других исключали за неспособность придерживаться строгих правил или оправдать ожидания преподавателей. Некоторые уходили по другим причинам… но это был их выбор, выбор свободных людей. У Алекса права выбора не было. Он всего лишь имущество и не мог уйти. Неудача означала наказание, иногда очень суровое: на теле юноши осталось немало шрамов от палки профессора-хумана. Лимуров вчера ночью не побеспокоили – либо же они приберегли для него что-то другое. Алекс не понимал, что лимуры, превыше всего ценившие свободу, втайне восхищаются его силой духа.

Алекс перестал цепляться за гамак и тяжело свалился на базальтовый пол. Микель закатил глаза, Фил отвесил ему дружеский подзатыльник, и они вышли из маленькой спальни, захлопнув сплетенную из прутьев дверь.

Алекс оделся и собрал вещи, мысленно ворча. Формально как выпускник он имел право на уважение младшекурсников, пусть даже они старше и выше его. Но на практике этого, вероятно, не будет, пока он не вернется в колледж с анимом. Надо надеяться, это будет какое-то особенно эффектное и экзотическое существо, и они все очень пожалеют, что так поступали. И девчонки тоже будут поражены… Большинство студентов-хуманов колледжа было женского пола, что должно бы означать повышенные шансы для немногочисленных мужчин. Но на практике девочки были склонны видеть в Алексе друга – из пресловутого «давай будем просто друзьями». Да это и не имело особенного значения: романтические увлечения редко сохраняются, если человека видишь каждый день, часто покрытым грязью и фекалиями.

Алекс собрал вещи; их было немного. В холщовом мешке лежали пара штанов, носки, трусы, рубаха. Его рабочие рубахи выгорели, покрылись выцветшими пятнами – признак студента шестого курса. На нем была полотняная одежда и хорошие кожаные башмаки, непромокаемые, но со следами помета множества разных видов. Еще он носил куртку из шерсти ламы с кожаной отделкой по вороту, рукавам и краям – теплую, но легкую. Вся одежда была некрашеной, оставаясь серой, белой, коричневой или зеленой от природы.

Деревянный свисток, сделанный для зачета по резьбе, кусок веревки с завязанными узлами, коробочка с сыромятной мездрой, издававшей резкий щелкающий звук, если надавить большим пальцем, и кожаный ремешок с несколькими петушиными шпорами. Камешек-талисман – почти совершенно круглый, серо-зеленый – отправился в карман; Алекс нашел его на пляже, пока вместе с отцом ждал работорговца. С того дня все изменилось – и к лучшему, так что, возможно, камешек был немножко волшебным – совсем чуть-чуть, так что анимисты ничего не заметили.

На шею он повесил кожаный кошелек. В нем хранились разные мелочи, которые могли оказаться ценными при торговле: зуб тирга, пара обсидиановых лезвий, завернутых в кусок шерсти, подобранная пара ярких перьев пустельги, завернутых в обрывок бумаги, крохотный глиняный горшочек с двумя унциями цибетина[1]. Еще в кошельке была целебная мазь от оводов и крохотная жемчужина неправильной формы. Архипелаг – тысячи островов и множество рас с различными культурами и стандартами цен – жил торговлей: бесполезное для одного могло оказаться заслуживающим любопытства для другого или предметом вожделений для третьего. Только металлы, редкие и драгоценные, были абсолютной величиной. Бронза больше годилась для орудий труда, а серебро и золото были настолько редки, что использовались только в ювелирных изделиях.

Еще у него на шее висело ожерелье из четок, каждая из которых означала прослушанные курсы и пройденные уровни обучения. Самую большую, плоский диск из твердой глины с отпечатком его большого пальца и несколькими символами, Алексу выдала вчера ночью Катака, ректор колледжа.

Он тогда сидел, измученный рвотой, и пил очередную дозу отвратительного тошнотворно-сладкого снадобья, приготовленного доктором Педдаэ, аллопатом и ветеринаром колледжа. Катака появилась откуда-то сверху, как заведено у лимуров.

Она была серой, с белым воротником на шее и плечах, симметричными черными пятнами на груди и боках и черным хвостом. Глаза ярко-оранжевые с узкими щелями зрачков. К выражению ее лица с мерками хуманов подходить было нельзя, но по положению хвоста и ушей Алекс видел, что она в ярости, хоть и сдерживается, как могут только лимуры.

Лимуры, откровенно говоря, хуманов презирали. Почти половину студентов колледжа составляли лимуры, но совсем немногих из них Алекс мог считать друзьями. Остальные не желали знаться с ним.

– Ты. Незрелый. Глупый. Легкомысленный, упрямый и бестолковый. Просто безобразие выпускать такое позорище, но лишь бы избавиться от тебя хоть на время.

Она швырнула керамический значок прямо в лицо Алексу, тот больно ударил, но Алекс успел поймать его и растерянно пробормотал, уважительно склонив голову:

– Спасибо, мирр'тика ши шинта…

– До отъезда повидайся с директором-хуманом, – холодно сказала Катака, прервав длинную тираду с официальным выражением уважения и благодарности. – Ему надо кое-что объяснить тебе.

С этими словами лимурка подпрыгнула и исчезла в лабиринте зелени, расползшейся над базальтовыми камнями колледжа.

Алекс закончил укладывать скудные пожитки и в последний раз оглядел комнату, которая так долго была его домом. Потом повернулся – и дверь за ним захлопнулась. Навсегда.

Но тут же вернулся. Гамак тоже принадлежал ему: он сделал его во время курса по сетям и силкам. Алекс отцепил его, сложил и запихнул в мешок. Потом вышел из комнаты в последний раз.

Директор по работе с хуманами занимался студентами-хуманами. В это время дня он обычно был в зверинце: проверял, все ли обитатели живы и утащили ли студенты – и хуманы, и лимуры – корзины и лопаты. Разыскивая его, Алекс прошел по зданию колледжа, составленному из шестиугольных базальтовых плит (некогда здесь стоял храм, уже давно заброшенный, и теперь территория была застроена лимурскими строениями из дерева, бамбука и прутьев). Покинув темные стены, он спустился по извилистой тропинке между загонами для животных, разделенных на секции по видам: травоядные, крупные плотоядные, мелкие плотоядные и так далее. Некоторые загоны были построены из камня и разделены внутри на забранные стеклом или решетками клетки. В некоторые были встроены собственные очаги, чтобы подогревать полы для нежных видов, которые с трудом выносили даже мягкие зимы Жадеита. Имелись и открытые загоны, и деревянные сараи и стойла, и каменные ограды с прутьями из редкой и драгоценной бронзы: только она достаточно крепка, чтобы удержать некоторых животных. Лабиринт с открывающимися лишь в одну сторону воротами и подъемными дверями вел от загона к загону. Здесь содержались животные со всего архипелага; одни были потомками анимов прошлого, других по случаю привозили и разводили в надежде, что в один прекрасный день они, возможно, снабдят кого-нибудь анимом.

Вообще анимисты верили, что у всего – животных и даже растений, камней и погоды – есть душа. Иногда эти души можно увидеть глазами анима. И конечно, есть множество богов и духов, обычно не обладающих материальной формой. Но только у животных – и только млекопитающих – достаточно общего на метафизическом уровне с млекопитающими-анимистами, чтобы могли появиться животные-партнеры, обычно называемые «анимулэ». Далеко не каждый аним может быть совместим с каждым анимистом. В сущности, считалось, что вероятность установления связи анимиста с любым данным анимом весьма незначительна. Своего анима еще надо было найти. Для этого и предпринимался духовный поиск.