Не думаю, чтобы я когда-нибудь был готов по-настоящему, но спустя какое-то время я все равно открыл файл.

Видите ли, наша память устроена ассоциативно. Некоторые ассоциации я утратил. Я помнил, что у меня в сознании было еще что-то, но что именно, не мог вспомнить. Я мог сказать:

— Тогда я был действительно потрясен, потому что…

Но никак не мог вспомнить «почему».

И в конце концов решил, что так хуже, чем носить с собой все, потому что если я тогда буду нервничать и раздражаться, то по крайней мере буду знать из-за чего.

Чтобы дать вам понять, что я испытывал после встречи с Врагом на Моореа, скажу, что я серьезно подумывал, не попросить ли Эсси пересыпать все эти воспоминания нафталиновыми шариками.

Но не смог.

Приходилось жить с этим, и, о Бог мой, как это было страшно!

Я снова и снова переживал эту долгую бесславную встречу в сознании, и чем больше думал, тем страшнее мне становилось. Я, маленький Робинетт Броадхед, находился в присутствии этих — созданий, этих чудовищ, этих, можно сказать, разумных существ, которые ради собственного удовольствия переворачивали вселенную вверх тормашками.

Что неразумный хрупкий маленький ребенок, подобный мне, делает в лиге этих супергигантов?

Мне необходимо кое-что представить в перспективе.

Это будет нелегко. Вообще говоря, это даже невозможно, потому что перспектива необыкновенно велика… Альберт, вероятно, сказал бы «несопоставима», имея в виду, что не все можно измерять на одной и той же шкале. Это как… как… предположим, вы возьмете одного из ранних австралопитеков с полмиллиона лет назад или около того. Вы, вероятно, сумеете объяснить ему, что то место, откуда вы пришли (допустим, где-нибудь в Европе), очень далеко от того, где он родился — скажем, где-то в Африке. Вы, возможно, даже сумеете показать ему, что Аляска и Австралия еще дальше. И он, возможно, вас поймет.

Но есть ли способ показать ему места, которые расположены еще гораздо дальше, скажем, в центре Галактики или в Магеллановом Облаке? Невозможно! После некоторого предела — для австралопитека, или современного человека, или даже машинной записи сознания, как моя, — большое становится просто непостижимо большим.

Поэтому я просто не знаю, как вам объяснить, какое это было долгое и скучное путешествие со скоростью больше света от ЗУБов до Сторожевого Колеса.

Это была вечность. Я могу указать числа. В гигабитном времени это чуть больше десяти в девятой степени миллисекунд, что, по моим стандартам, почти равно продолжительности моей плотской жизни, до того как я расширился.

Но это не передаст на самом деле, как медленно и тягуче проходило время. На «долгом» пути от Сморщенной Скалы до ЗУБов Альберт показал мне всю историю вселенной.

Теперь я начинал полет в тысячу раз дольше, а можно ли повторить то же самое на бис?

Мне нужно было многое, чтобы быть занятым. Первое я нашел без труда.

Альберт убедил генерала Кассату убедить ЗУБы дать нам доступ ко всей информации, которая есть у них о Враге. Информации было чертовски много. Но беда в том, что почти вся она была негативной. Она не отвечала на вопросы, на которые мне нужен был ответ, то есть такие, для ответа на которые мне не хватало базовых знаний.

Старый оптимист Альберт отрицал это.

— Мы многое узнали, Робин, — лекторским тоном говорил он, стоя с мелом в руке перед черной доской. — Например, мы знаем, что Галактика — это лошадь, это собака, которая не лает, и кошка среди голубей.

— Альберт, — ровно сказала Эсси. Она говорила с ним, но смотрела на меня. По-видимому, меня смутила неожиданная игривость Альберта, но это не странно. Я был смущен, не говоря уже о стрессах, беспокойствах и общем несчастном ощущении.

Альберт выглядел упрямым.

— Да, миссис Броадхед?

— Я подумала, что некоторые программы нуждаются в пересмотре, Альберт. Необходимо ли это?

— Думаю, нет, — неуверенно ответил он.

— Прихоти полезны и даже желательны в программе Альберта Эйнштейна, — продолжала Эсси, — потому что так желает Робин. Однако.

Он неловко ответил:

— Я вас понял, миссис Броадхед. Вам нужно простое и ясное резюме. Очень хорошо. Известно следующее. Во-первых, нет никаких доказательств, что в Галактике существуют другие осколки, куски, псевдоподии или наросты Врага, помимо тех, с которыми Робин встретился на Таити. Во-вторых, у нас нет доказательств, что все еще существуют и эти. В-третьих, что касается все тех же единиц, у нас нет никаких доказательств, что они хоть чем-то отличаются от нас самих, то есть принявших определенную форму, организованных и записанных электромагнитных зарядов в некоем подходящем субстрате, в данном случае в капсулах Онико и Снизи. — Он посмотрел прямо на меня. — Вы следите за моей мыслью, Робин?

— Конечно, — ответил я, делая усилие. — Ты хочешь сказать, что они просто электроны, как ты и я. Просто другой вид мертвецов. А не какие-нибудь субатомные частицы вроде.

Альберт мигнул.

— Робин, — пожаловался он. — Вы ведь не настолько глупы. Не только в физике элементарных частиц, но и в грамматике.

— Ты знаешь, что я имею в виду, — выпалил я, стараясь не нервничать и еще более нервничая от этих усилий.

Альберт вздохнул.

— Конечно, знаю. Хорошо, я все выскажу. При помощи всех инструментов, которые мы смогли использовать — вероятно, это все, какие могли быть полезны, — мы не смогли обнаружить ни поля, ни луча, ни энергетической эмиссии, ни других физических явлений, связанных с Врагом, которые не подтверждали бы предположения, что, да. Враг состоит из электромагнитной энергии, как и мы.

— Даже никаких гамма-лучей?

— Определенно никаких гамма-лучей, — раздраженно ответил он. — Также никаких рентгеновских лучей, космических лучей, потоков кварков или нейтрино; нет также и других категорий — полтергейста, н-лучей, психических аур, фей в саду или указаний на аделедикандендерские силы.

— Альберт! — воскликнула Эсси.

— Ты мне потакаешь, Альберт, — пожаловался я.

Он долго молча смотрел на меня.

Потом встал. Волосы его стали курчавыми, кожа потемнела. Держа в руке соломенную шляпу (я такой у него не помнил), он протанцевал несколько па кекуока и пропел:

— Диди а из са, я, са, юк, юк, юк!

— Черт побери, Альберт! — закричал я.

Он вернул себе нормальную внешность.

— У вас больше нет чувства юмора, Робин, — пожаловался он.

Эсси открыла рот, собираясь заговорить. Потом снова закрыла, вопросительно гладя на меня. Покачала головой и, к моему удивлению, сказала только:

— Продолжай, Альберт.

— Спасибо, — ответил он, как будто именно этого и ожидал от нее, несмотря на предыдущие угрозы. — Выражаясь прозаически, если уж вы решили всех расхолаживать, позвольте мне вернуться к предыдущим положениям, если вы их помните. Я представил их в полуюмористической форме, чтобы сделать более воспринимаемыми. Это своего рода мнемонический прием. «Галактика — лошадь». Да. Троянский конь. Вся внешность свидетельствует, что Галактика такова, какой была всю нашу жизнь, но я полагаю, что в ней полно вражеских войск. Или, выражаясь еще проще, вокруг нас полно представителей Врага, Робин, но мы не можем их обнаружить.

— Но ведь нет никаких доказательств! — воскликнул я, и так как он продолжал смотреть на меня, добавил: — Ну, да, я понимаю, о чем ты говоришь. Если мы не видим их, то потому, что они прячутся. Хорошо. Это я понял. Но откуда ты знаешь, что они прячутся? Была одна-единственная передача, в которой мы можем винить Врага — что?

Он качал головой.

— Мы обнаружили одну. Единственная причина того, что мы это сделали, — Враг использовал стандартное земное оборудование, и поэтому передача, шедшая из капсул детей на Моореа, была зафиксирована как аномалия. Но ведь мы не следим за всем, Робин. Если Враг, скажем, на планете Лести, где порядки намного свободней, разве кто-нибудь заметил бы одну лишнюю передачу? Или с корабля в космосе? Или, кстати, с самого Сторожевого Колеса несколько месяцев назад, прежде чем ужесточили контроль? Не думаю, Робин. Мне кажется, нужно согласиться, что все так называемые «ложные» тревоги на Колесе были совсем не ложными, что Враг проник в него некоторое время назад, что он распространился повсюду в нашем пространстве и увидел все, что хотел. И, несомненно, сообщил в кугельблитц. — Именно это я имел в виду, — сказал он, весело улыбаясь, когда сказал, что кошка среди голубей. Да меня нисколько не удивило бы, — добавил он, оглядываясь с легким любопытством, — если бы несколько их не оказалось прямо здесь, с нами, на борту «Истинной любви».